жертвенников прямо на жрецов. Но те стояли не шелохнувшись в белых хитонах с кровавыми разводами, и только самые старые среди них слегка щурили глаза, чтобы защитить их от едкого дыма. Верховный жрец стоял как статуя, с широкими, развевающимися по ветру рукавами хитона, строгий, величественный, а его старое, морщинистое, словно выточенное из паросского мрамора, лицо продолжало сохранять полное бесстрастие.
Но вот он медленно опустил руки. Шеренга жрецов тотчас же двинулась по балюстраде Портика к каменным ступеням. Спустившись с Портика, жрецы снова оказались во главе процессии, которая успела к тому времени перестроить свои ряды и принять прежний порядок. Возглавив процессию, жрецы пошли в сторону Римских ворот.
Шествуя мимо уходящей в небо стелы со статуей крылатой Ники, жрецы, а за ними и другие участники процессии поднимали вперёд и вверх левую руку, приветствуя ту, что дарует победу. Когда Вараздат, как и другие поединщики, проходил с приветственно поднятой рукой мимо стелы с Никой, он заметил за невысокой оградой, отделяющей храм Зевса от остальной части Альтиды, неразлучных братьев и Тироца-армена. Они стояли в окружении небольшой группы соотечественников. Их лица с отрешёнными взорами застыли, и только губы чуть заметно шевелились, моля даровать победу единственному среди поединщиков варвару, представителю маленького, но сильного духом народа, обитающего у самого неба, по соседству с богами, в неприступных горах, за три сотни фарсахов[14] от прекрасной Эллады.
Двое стражников огромного роста в традиционных одеяниях римских воинов с секирами в руках были живым напоминанием мощи и величия обеих римских империй, раскинувшихся на берегах двух морей и подчинивших своему господству не менее половины государств мира.
Миновав ворота, жрецы ещё некоторое время шли прямо, пока не оказались перед центральным входом в Булевтерий, возвышающийся у южной стены Альтиды.
Огромное чрево Булевтерия без видимых усилий приняло жрецов, элланодиков, атлетов, представителей официальных посольств и греческих колоний. Двое стражников решительно преградили вход в здание всем остальным. Ведя лошадей под уздцы, рабы поставили колесницы справа и слева от больших деревянных ворот.
Лавина зрителей, находившаяся на территории Альтиды, вытекла из Римских ворот вслед за процессией и присоединилась к тем, кто стоял перед Булевтерием с раннего утра в надежде услышать слова священной клятвы — последнего ритуала перед состязаниями. Вскоре всё пространство перед Булевтерием заполнилось людьми. Было тихо, все молчали, остерегаясь, очевидно, гнева Зевса Хоркиоса и боясь помешать таинству клятвоприношения.
Войдя во внутренние помещения Булевтерия, Вараздат с интересом осмотрелся. Ему не приходилось бывать тут ранее. Резким контрастом с уличной жарой воспринималась царившая здесь прохлада. Стены и потолок приёмной были расписаны сценами из эллинской мифологии. Тщательность отделки, яркие краски, богатство сюжетов свидетельствовали о высоком мастерстве художников, выполнявших эту работу.
Миновав приёмную, процессия вышла во внутренний двор Булевтерия. Согласно традиции, клятву Зевсу Хоркиосу давали под открытым небом. Суровая каменная кладка стен и голубое небо над головой создавали чувство отрешённости от мирской суеты.
По знаку элланодиков, которые должны были принять торжественную присягу атлетов, вперёд выступили представители заморских колоний и официальных посольств. Они прошли в противоположный конец двора и заняли место справа и слева от большой статуи Зевса Хоркиоса. Выполненная из чёрного дерева, слоновой кости и золота, эта статуя намного уступала, конечно, по размерам и внушительности той, что находилась в храме Зевса в Альтиде. Но статуя Зевса Хоркиоса была, пожалуй, выразительнее. Ваятель изобразил Громовержца разгневанным. На его грозном лице горели всевидящие очи. Достаточно было любому из смертных поднять глаза на божество, как его взгляд встречался с пронзительным взором Громовержца, вне зависимости от того, на каком расстоянии от статуи он находился.
Впечатление неотвратимости наказания за нарушение клятвы усиливалось и самой позой Зевса, который не только пристально вглядывался в тех, кто присутствовал при клятвоприношении, но и держал в каждой руке по чёрной молнии, готовый поразить любого клятвоотступника, независимо от его положения и заслуг.
Церемония клятвоприношения была длительной. Она держала в постоянном напряжении всех участников торжественной церемонии и была ещё одним испытанием крепости духа атлетов перед Играми. Один за другим атлеты подходили к подножию статуи и, подняв вверх и вперёд левую руку, произносили торжественный текст клятвы. Но прежде, чем в зале Булевтерия зазвучали первые слова клятвы, жрецы подвели к подножию статуи огромного кабана, отловленного в лесах Аркадии, и всадили ему под левую лопатку длинный, узкий нож. Поражённый в сердце кабан ещё издавал хриплые звуки, когда первый атлет произнёс начальные слова клятвы. Кулачных бойцов приводили к присяге в самом конце церемонии — перед возничими квадриг.
Пройдя к балюстраде, огораживавшей статую, Вараздат положил правую руку на барьер и, подняв левую, посмотрел в глаза божеству. Ему показалось, что взор Зевса, за минуту до этого устремлённый в конец двора, теперь упёрся в него. Под этим взглядом храбрый поединщик почувствовал невольное беспокойство. Правда, внешне он не проявил своего волнения, но когда стал произносить первые слова клятвы, не узнал своего голоса. Гулкое эхо разносило по внутреннему двору Булевтерия чей-то чужой, вибрирующий от волнения голос.
— Именем бога богов, верховного бога Эллады, сына мудрого Крона, брата несравненного Посейдона и Аида, мужа прекрасной Геры, блюстителя справедливости, клятв и гостеприимства, Собирателя туч и Громовержца, всемогущего Зевса я, поединщик Вараздат, сын Аноба из Артаксаты, клянусь, что готовился, согласно законам Ликурга, десять месяцев, не жалея сил своих, что прошёл тридцатидневное обучение в Элиде, строго следуя наставлениям педотрибов, и теперь перед образом всемогущего заявляю, что готов выступить в освящённых веками и угодных великому Зевсу Играх Олимпии. Клянусь строго соблюдать все предписываемые состязаниями правила и вести честную борьбу во славу богов, мира и своего родного города! Если же я нарушу каким-либо образом правила честной борьбы, если преступлю клятву Зевсу Хоркиосу, пусть поразит меня насмерть молниями могучий Зевс, пусть имя моё, имена моих родителей и моего родного города навечно покроются позором, а свободорожденные граждане империи предадут меня проклятью и презренью!
Произнеся последние слова клятвы, Вараздат вытянул руки вдоль тела и, дождавшись знака элланодика, стоявшего у статуи Зевса, направился к своему месту, продолжая чувствовать на своём затылке пронизывающий взгляд Зевса. Короткая процедура клятвоприношения отняла у него много сил. Он чувствовал себя так, будто бился полдня на арене с превосходящим его по весу и силе кулачным бойцом.
Подходя к своему месту, он увидел Никандра, который, в свою очередь, шёл к Зевсу для принесения клятвы. Брат Деметры смотрел прямо перед собой, весь во власти притягивающего к себе взгляда Громовержца.
«Он уже приносил клятву четыре года назад, но трепещет, как в первый раз», — невольно подумал Вараздат и, вспомнив историю неудачного выступления Никандра в гонке квадриг на прошлых Играх, от всего сердца пожелал удачи этому мужественному юноше.
Последний атлет принёс клятву Зевсу. Но до конца церемонии было ещё далеко. Над тушей принесённого в жертву кабана готовились давать клятву элланодики. Строгие номофилаки с безучастным видом стояли в отдалении за статуей Зевса. Они уже сделали своё дело: подготовили элланодиков к выполнению ими своих обязанностей. Их помощь больше не требовалась. Считалось, что за десятимесячный период обучения номофилаки передали элланодикам всё, что знали о состязаниях и правилах их проведения.
Клятва элланодиков отличалась от клятвы, которую приносили атлеты. Прежде всего они клялись строго следить за неукоснительным соблюдением правил состязаний. Они клялись в том, что без колебаний накажут любого атлета, невзирая на лица, будь он новичок или даже олимпионик, если он нарушит правила состязаний или ведения поединка.
Когда последний, десятый, элланодик возвратился на своё место к подножию статуи, послышались нежные звуки флейты. Через минуту к ним присоединился хор девушек, стоявших дотоле на небольшом
