покачивалась на беспокойных волнах, и я поспешил быстрее занять свое место.
Плотная завеса облаков, слегка подсвеченная движущейся за тучами луной, закрывала небо; море вокруг сильно флюоресцировало. Прямо на ходу движения парохода и по обеим его сторонам спорадически возникали те странные завихрения, которые иногда встречаются в южных широтах Тихого океана; на поверхности воды появлялись и тут же исчезали маленькие водовороты, будто бы где–то внизу дышали морские чудовища.
Внезапно дверь на палубу отворилась и в темном проеме показалась фигура Трокмартина. Он нерешительно постоял, обводя небо каким–то странным, пристальным и алчным взглядом, потом, помедлив, закрыл за собой дверь.
— Трок, — позвал я. — Идите сюда! Это я, Гудвин!
Он направился ко мне.
— Трок, — сказал я, не тратя времени напрасно на пустые разговоры. Что–то случилось? Могу я помочь вам?
Я почувствовал, как он весь напрягся.
— Я еду в Мельбурн, Гудвин, — ответил он. — Мне нужно достать там кое–какие вещи, они мне срочно понадобились. И еще мне нужны люди… белые люди.
Трокмартин внезапно замолчал; приподнявшись с шезлонга, он глядел на север пристальным взором. Я проследил его взгляд и увидел, что далеко–далеко, на очень большом расстоянии от нас, сквозь тучи пробивается луна. Почти на самом горизонте можно было различить ее слабое отражение на гладкой, словно полированной поверхности моря; издали казалось, что маленькое пятнышко света дрожит и пританцовывает. Тучи снова сошлись, и отражение пропало. Пароход полным ходом шел в южном направлении.
Трокмартин опустился в шезлонг. Он зажег дрожащими руками спичку, прикурил и затем, с внезапной решимостью, повернулся ко мне.
— Гудвин, — сказал он, — мне нужна помощь. Нет на свете такого человека, который бы нуждался в помощи больше, чем я. Гудвин, вообразите, что вы вдруг оказались в другом мире, чужом и незнакомом, который страшит и пугает вас, и нет ничего ужаснее, чем его непонятные вам радости. И вот вы, чужестранец, находитесь там, совершенно один… Вообразите себе этого человека, и тогда вы поймете, как необходима мне помощь.
Он внезапно замолчал и выпрямился, сигарета выпала у него из пальцев. Луна снова прорезалась сквозь тучи, на этот раз уже значительно ближе. Не более мили отделяло нас от неровного пятнышка света, который она отбрасывала на воду. За ним двигалась узкая полоска лунного света — выглядело это так, словно гигантская светящаяся змея неуклонно двигалась на нас, нацелившись с самого края земли.
Трокмартин, увидев ее, окаменел, словно пойнтер перед найденным выводком птенцов. Волна пульсирующего ужаса прошла от него ко мне, но ужаса, смешанного с какой–то непередаваемой, инфернальной радостью. Волна ударила в меня и пропала, а я, испытывая сладостную муку, так и продолжал дрожать.
Наклонившись вперед, Трокмартин впился глазами в лунную дорожку, казалось вся душа его сосредоточилась в этом взгляде. Дорожка придвигалась все ближе и ближе, до нее оставалось уже меньше полумили. Наш пароход летел как на крыльях, будто бы убегал от преследования, а за ним, рассекая волны потоком света, быстро и неотвратимо неслась лунная река.
— Боже милосердный! — выдохнул Трокмартин с такой страстной мольбой о помощи, какой мне еще никогда и ни от кого не приходилось слышать. А затем, впервые, я увидел… это!
Лунная дорожка, отчетливо выделяясь в темноте, протянулась до самого горизонта. Облака над нашими головами разошлись, образуя узкий проход, как если бы раскрылись занавеси или расступились воды Красного моря, чтобы пропустить сонмища израильтян. С двух сторон поток лунного света обрамляли черные тени, отбрасываемые складками более высоких слоев облаков, а между темными и непрозрачными стенами прямой, как струна, играя, искрясь и сверкая, быстро мчался сияющий поток лунного света.
Я скорее почувствовал, нежели увидел, как далеко — казалось, неизмеримо далеко, — что–то движется на поверхности сверкающего серебром потока.
Сначала в поле зрения появилось более яркое, чем сама дорожка света, как бы сильно раскаленное пятно. Оно безостановочно двигалось в нашем направлении: стремительно неслось опалесцирующее туманное облачко, казалось, что это летит, как стрела, какое–то крылатое существо. Мне смутно припомнилась дайякская легенда о птице Акла — крылатом посланнике Будды: перья ее сотканы из лунных лучей, сердце — оживший опал, а крылья в полете вторят прозрачной кристальной музыке, издаваемой белыми звездами, но страшный клюв этой птицы, говорит легенда, сделан из оледеневшего пламени, чтобы она терзала им души неверующих.
Все быстрее приближалось к нам неведомое существо, и тут я услышал настойчивое и мелодичное позвякивание, словно бы кто–то исполнял пиццикато на стеклянной скрипке: такие кристально чистые нотки издавали бы бриллианты, превращенные в звуки.
Сейчас это Нечто уже достигло самого конца светлой дорожки, вплотную приблизившись к барьеру темноты, который все еще отделял наш пароход от края лунного потока. Оно билось об этот барьер, как птица бьется о прутья клетки. Оно кружилось и вертелось в сверкающих струйках воздуха, в водоворотах кружевного света, в спиралях оживших испарений. Странные и непонятные вспышки мелькали в нем, напоминая радужные переливы перламутровых бликов. Еще я заметил, что через него медленно перемещались ослепительно яркие искры и блестки, как будто существо втягивало их в себя из омывающих его лунных лучей.
Все ближе и ближе подлетало оно, скользя по сверкающим волнам, — все тоньше становилась, сжимаясь, защищающая нас стена тени. Внутри туманности можно было отчетливо разглядеть ядро, некую сердцевину, в которой сконцентрировалось самое интенсивное свечение: пронизанное прожилками, лучезарное пятно молочно–белого цвета кипело и бурлило, как живое. А над ним, в путанице вибрирующих и кружащихся вихрей и спиралей, виднелись семь светящихся огоньков.
Невзирая на беспрестанное, но странным образом упорядоченное движение этой… этой штуки, огоньки висели над ней прочно и незыблемо. Их было семь, этих светлячков, похожих на семь маленьких лун: одна была окрашена в жемчужно–розовый цвет, другая — в нежный перламутрово–голубой, третья — в яркий шафранный цвет, у четвертой был тот изумрудный оттенок, который встречается в тропиках на отмелях около островов, еще две имели мертвенно–белый и призрачно–аметистовый цвета, а последняя отливала серебром, словно летучая рыба, когда она в лунную ночь выпрыгивает из воды.
Мелодичное позвякивание стало еще громче. Музыка вонзалась в уши ливнем крошечных наконечников острых стрел, заставляя сердце ликующе биться и замирать от отчаяния; она подступала к горлу невероятным восторгом и сжимала его рукой бесконечной скорби.
Заглушая хрустальные нотки, послышались какие–то бормочущие вскрики: отчетливо различимые, в то же время они воспринимались как нечто абсолютно чужеродное нашему миру. Человеческое ухо могло воспринимать эти выкрики только после того, как мозг с помощью сознательных усилий переводил их в земные звуки, при этом у меня возникло странное двойственное ощущение, будто все мое существо с равно непреодолимой силой жаждет впитать в себя эти звуки и в то же самое время с ужасом отстраняется от них.
Трокмартин широким шагом устремился к борту палубы, повернувшись лицом к этому невероятному видению… еще несколько ярдов отделяло его от края кормы. Крайняя степень блаженного экстаза и крайняя степень мучительной боли мирно уживались на его лице, нимало не сопротивляясь друг другу; сверхъестественным образом эти противоположные чувства слились в нечеловеческом облике, который не могло иметь ни одно из существ, созданных Богом, все глубже и глубже проникая ему в душу.
Так, должно быть, выглядел Сатана сразу после своего падения: еще не утративший святости, еще созерцая небеса, он уже видит адскую бездну.
А затем лунная дорожка мгновенно исчезла. На небо надвинулись тучи словно их свела невидимая рука. Откуда–то с юга послышался рев штормового ветра. И как только исчезла луна, так сразу же исчезло и это странное видение… пропало, как пропадает картинка на волшебном фонаре, если погасить в нем свечу. Позвякивание резко оборвалось и воцарилась гробовая тишина… такая тишина наступает после громового раската. И больше ничего только тишина и непроглядная тьма.
