ошибся.
Нас впустили, и двери сомкнулись за нашими спинами. Место, где мы очутились, имело достаточно необычный вид. Все вокруг, и стены и пол, было облицовано зеленовато–голубым, напоминающим ляпис– лазурь, камнем. Вдоль стен размещались высокие пьедесталы со стоящими на них изваяниями из такого же голубоватого камня. Я насчитал что–то около двух десятков статуй, но в призрачном тумане не мог отчетливо различить их контуры. Заунывный монотонный шум ударил нам в уши, наполняя гулом всю пещеру.
— Это море, — неожиданно сказал Ларри. — Я нутром чую.
Гул перешел в рокочущий грохот, и прямо у наших ног вдруг образовалась трещина. Она прорезала пол пещеры футов на двадцать в длину и тянулась в обе стороны, пропадая в голубоватом, легком мареве. Через расщелину была перекинута одна–единственная узкая каменная плита шириной не более двух ярдов, ничем не защищенная с боков, — не было даже перил.
Четверо жрецов, возглавляя наше шествие, медленно пошли по ней, один за другим. Мы последовали за ними. На середине мостика они преклонили колени. Я тоже остановился и посмотрел вниз. В глубине, на расстоянии десяти футов, с невообразимой скоростью мчался между полированными стенами пропасти поток голубой морской воды. Казалось, что это бездонная пучина. Вода с шумом и ревом проносилась под нами и исчезала в низком сводчатом отверстии, видневшемся далеко справа. Поверхность стремительно несущейся воды блестела, точно клинок из полированной голубой стали. До боли знакомый, наш земной, благословенный запах моря донесся до меня оттуда. Он вдохнул в меня свежие силы и бодрость, и в то же время с щемящей сердце грустью я понял, как стосковался по земле.
Откуда могла попасть сюда океанская вода, изумился я, забыв на мгновение, как мы сами очутились здесь. Неужели мы были ближе к земле, чем мне казалось, или же этот могучий водяной вал извергался из огромной дыры в океанском дне. Один Господь Бог знает, сколько миль отделяет нас, затерявшихся на дне глубочайшей бездны, от поверхности земли. Я положил себе непременно доискаться до истины, и выяснить, как глубоко мы находимая… должен сказать вам, что я получил ответ, но никогда еще правда не доставалась человеку столь ужасным образом.
Рев воды постепенно затихал, голубоватая дымка рассеялась. Прямо перед собой мы увидели широкие ступени ведущей вверх лестницы, такие же громадные, как те, что привели нас к разрушенной арке и внутреннему дворику Нан–Танаха. Мы стали подниматься по ступеням, лестница постепенно становилась все уже, и стало видно, что она ведет в небольшое отверстие, из которого струился слабый свет.
Мы с Ларри по очереди выбрались через него наружу.
Оказалось, что мы стоим на огромной площадке, сделанной из какого–то блестящего, гладкого вещества, напоминающего слоновую кость. Площадь простиралась перед нами на добрую сотню ярдов или даже больше и нотой незаметно уходила в белую воду. Мы оказались лицом к лицу, и очень близко (не более мили) с той великолепной, словно сотканной из разноцветных лучей радуги, завесой, которую Радор называл Вуалью Сияющего Бога. Она явилась нашим глазам во всем своем неземном величии, повиснув между исполинскими колоннами — словно гора, протянув к небу могучие руки, подняла ввысь волшебный стяг, символизирующий наступление утренней зари. Под этой завесой, как кривая турецкая сабля, круто изгибалась полоса пирса, на которой сгрудились кучки слабо отсвечивающих храмовых построек.
Но едва окинув взором эту завораживающую своим величием картину, я почувствовал какое–то странное стеснение в груди и упадок духа, невыносимая тоска легла мне на душу, словно что–то огромное, навалившись на меня, сжимало сердце тисками, душило за горло. Я повернулся., и Ларри едва успел подхватить меня, когда я пошатнулся.
— Держитесь, старина! Держитесь, — прошептал он.
Первое, что ухватило мое уплывающее сознание, — это была взметнувшаяся на невообразимую головокружительную высоту стена, при виде которой желудок подкатил у меня к горлу, словно я заглянул вниз, в бездонную пропасть; затем в моем мозгу отпечатались размытые пятна неразличимых белых лиц и еще блеск, нестерпимый блеск сотен и тысяч горящих глаз. Гигантский, невероятных размеров, колоссальный амфитеатр, построенный из черного джета навис надо мной уходящими в поднебесье ярусами, охватывая огромным полукругом площадку из слоновой кости, на которой мы стояли.
Ряды амфитеатра поднимались вверх почти перпендикулярно на многие сотни футов и пропадали в сверкающей дымке, заменяющей здесь небо; с каждой стороны их поддерживали, словно лапы чудовищного зверя, угольной черноты подпоры.
Сейчас, когда первоначальная оторопь от вида этой умопомрачительной громады отпустила меня, я увидел, что это и в самом деле амфитеатр, ярусы которого почти нависают друг над другом, сдвигаясь назад под едва заметным углом; а белые пятна лиц, резко выделяющихся на черном фоне, и бесчисленное множество ярко блестевших глаз принадлежат мириадам людей. Они сидели до ужаса тихо и неподвижно, украшенные гирляндами светящихся цветов, сосредоточив свои взоры на переливающейся всеми цветами радуги завесе, взгляды их скользили надо мной, словно поток воды; мне стало страшно, напряжение их взглядов было столь велико, что казалось чем–то материальным.
На расстоянии пятисот футов от нас поднималась гладкая глухая стена амфитеатра, поддерживая выступающую вперед террасу, с сиденьями, а над ней, отделяя ярусы для другой части амфитеатра, я увидел что–то вроде панно: на мертвенно–черной поверхности панели слабо светился голубоватым светом гигантский диск, со всех сторон его симметрично окружало огромное количество собранных в гроздья кружков, значительно меньших размером.
Площадку, на которой я стоял, с двух сторон обрамляли маленькие, украшенные колоннами ниши, — я насчитал что–то около двух десятков — низкая каменная ограда протянулась вдоль них по всему фасаду; каждую нишу наглухо закрывала (если не считать смотрового отверстия) изящная, украшенная прямоугольным орнаментом решетка: эта картина напомнила мне чем–то исповедальни в старинных римских соборах, куда приходили преклонить колена рыцари средневековья и сейчас приходят люди моего народа, живущие на нашей благословенной земле. А внутри я увидел, что эти зарешеченные ниши битком набиты представителями господствующей в Мурии белокурой расы: сказочно красивыми женщинами и похожими на карликов мужчинами.
Справа от меня, на расстоянии нескольких футов от дыры, через которую мы сюда попали, между украшенными лепным орнаментом нишами, шел проход; а на полпути между нами и массивным основанием амфитеатра находилось какое–то возвышение.
От площадки к этому возвышению вел широкий, пологий пандус. Вдоль этого помоста, на возвышении и через центр блестящей площадки вниз, туда, где ее отлогий край целовали белые воды, вела широкая полоса рассыпанных, испускающих слабое свечение цветов, подобно роскошному ковру из восточной сказки.
На одном краю этого усыпанного цветами возвышения стояла Йолара в одеянии из легкой шелковистой ткани, которая не скрывала ни одной линии, ни одного изгиба ее великолепно сложенного тела, сквозь складки тонкой материи просвечивала нежная белая кожа; на противоположном краю, увенчанный диадемой из голубых камней, сверкающей на серебристых кудрях, с обнаженным могучим торсом стоял Лугур!
Ирландец судорожно вздохнул. Радор тихонько тронул меня за руку, и все еще находясь в каком–то оцепенении, я позволил провести себя между рядами, и дальше, по коридору, расположенному позади огороженных лож. Около одной из них зеленый карлик остановился, открыл находившуюся в задней стене дверь и пригласил нас с Ларри пройти внутрь.
Мы вошли и огляделись вокруг, я обнаружил, что наша ложа располагается как раз напротив того места, где пологий помост взбегал на возвышение, и Йолару отделяет от нас не больше пятидесяти шагов.
Она бросила на О'Кифа быстрый взгляд и ласково улыбнулась ему. В глазах жрицы вспыхивали крохотные огненно–красные искорки, она всем телом трепетала и содрогалась от возбуждения, под полупрозрачной кожей пробегала сладостная дрожь радостного ожидания.
Ларри присвистнул.
— Глядите–ка, док! Маракинов! — воскликнул он.
Я посмотрел в ту сторону, куда он показывал.
