секретари дона Матео. Более того, меня назначали чиновником отдела… вовсе не интересуясь, хочу ли я получить эту должность. И я отказался от неё.
Это и послужило причиной нашей ссоры.
Дядя пришёл в ярость, осыпал меня бранью и пригрозил, что прогонит меня с глаз своих, если я буду вести себя столь глупо, невежливо, неблагодарно и упрямо по отношению к нашему светлейшему кузену дону Хенаро и не менее уважаемому сеньору маркизу Каса-Ветуста.
— Что ты мелешь? Ты что, глупец или сумасшедший! — гневно кричал он. — Не соглашаться на такую должность? Пе будь дураком! Простота хуже воровства!
Дон Матео, также исполненный негодования, почёсывал нос и настойчиво поддакивал дяде:
— Я всегда знал, что из тебя ничего путного не выйдет. Тебе нужно было бы на всю жизнь приклеить ослиные уши, которые я не раз приставлял к твоей башке. Ты даже кричать по-ослиному не научился… Бездарность!.. Тупица!..
Мне хотелось достойно ответить им, но мой бывший учитель не давал мне рта раскрыть и продолжал:
— Да, тебе даже ослиный крик не под силу. Учись у своего дяди — вот для тебя образец. Я всегда и всем ставил его в пример. Видишь, чего он добился? Видишь, как помогли ему мои советы? Мало тебе, бродяге, влепил соли дядюшка Лоренсо! Жаль, что он угодил тебе не в башку, а много ниже!
Но всё было напрасно — я стоял на своём:
— Не хочу, понимаете, не хочу.
И тут дядя оттолкнул меня, кровь бросилась ему в лицо, он замахал руками, словно рассекал воздух саблей, и заорал, как одержимый:
— Вон отсюда, чурбан, предатель, неблагодарный! Никогда из тебя ничего не выйдет, никогда!..
То были его последние слова.
— Никогда! Даже орать по-ослиному не можешь! Учился бы у дядюшки! — наставительно твердил дон Матео.
С той поры все наши связи оборвались. Мы жили далеко друг от друга, и потому в период, которому посвящена вторая часть нашего повествования, я уже не общался с дядей, как раньше; тем не менее я его любил, и всё, что он делал, становилось мне известно. Прошло много времени, а я по-прежнему слышал о своём дяде только от посторонних.
Однажды я встретился с Доминго.
— Эй, Мануэль! — воскликнул он. — Почему ты, чёрт возьми, не помиришься с сеньором графом Ковео?
— А кто такой этот граф Ковео, Доминго?
— Чёрт подери, да это же твой дядя Висенте!
Тут я громко расхохотался. Доминго, полагая, что я смеюсь над ним, рассердился и повернулся ко мне спиной, Так рассорился со мною и он.
XX
ДЕЛО КОНЧЕНО — И В ПУТЬ!
Около трёх часов пополудни коляска, в которой сидела графская чета, ехала по улице Обиспо, направляясь к пристани. Колёса бесчисленных экипажей и повозок отполировали мостовую; прокатываясь по её граниту, они, словно инструменты позолотчика, казалось, оставляли на ней не то полоски фольги, не то узкие металлические ленты, и мостовая блестела под лучами солнца, как будто была отлита из олова.
В тот день на пристани царило оживление. По ней расхаживали группы людей в цилиндрах и безупречных чёрных костюмах. Особенно странно было видеть их рядом с оборванными портовыми рабочими. Бедняки искоса поглядывали на это скопление развязных, надменных, холёных господ, которые, смеясь, прогуливались по широкой дамбе и, ступая по толстым доскам, поскрипывали лакированными ботинками, сверкавшими на солнце.
Вдруг люди на пристани забегали, раздались хлопки, свистки, крики: эти важные, весёлые и хорошо одетые господа передали друг другу какую-то новость и тут же что есть мочи припустились бегом, перелезая, несмотря на бурные протесты сторожей, через груды ящиков, мешков, бочек и прочие преграды. Тот, кто издалека посмотрел бы на этих людей, одетых в чёрное и неуклюже карабкающихся на штабеля разложенных на берегу товаров, подумал бы, что на пристань вторглись полчища навозных жуков.
— Едет! — вот слово, которое так подействовало на них.
Графская коляска остановилась у ворот, выходящих на улицу О’Рейли.
Мгновенно к дверце экипажа протянулись десятки рук, однако дон Матео, то ли потому, что оказался ближе других, то ли потому, что руки у него были длиннее, первым ухватился за ручку, повернул её и открыл дверцу к вящему посрамлению остальных угодников и почитателей сеньора графа.
Сначала из экипажа вылез дон Ковео. По дороге он изрядно вспотел и теперь утирал платком шею. Вслед за ним вышла Клотильда. Сеньора графиня казалась в этот день особенно прекрасной в своём строгом платье из топкой голубой шерсти и широкополой бархатной шляпе того же цвета, поля которой были с одной стороны изящно изогнуты, а с другой украшены белым пером, колыхавшимся при каждом дуновении ветерка.
Вельможной чете пришлось довольно долго простоять под палящими лучами солнца, накалявшими широкие гранитные плиты мостовой. Причиной заминки явилось волнение собравшихся: всем хотелось обнять их, пожать им руки, сказать им что-нибудь приятное и просто повертеться на глазах у графа и его супруги, чтобы привлечь их вниманием.
Наконец дону Ковео, изнывавшему от зноя, удалось пробиться через толпу одетых в чёрное людей и укрыться под навесом.
— Сеньоры, поверьте, я искренне благодарен вам за эти новые доказательства вашей преданности и дружбы, но, к сожалению, вынужден покинуть вас: нам пора на корабль…
— Как?… Нет, сеньор граф, никоим образом! — смеясь, возразило ему множество голосов. — Ваша светлость пойдёт только туда, куда мы вас поведём. Вы уезжаете от нас навсегда и думаете, что мы вас покинем в эти последние минуты?… Нет, сеньор, мы посадим вас на корабль. Идёмте!
— Сеньоры…
— Нет, никаких отговорок! Мы все пойдём с вами.
— А мои чемоданы? — растерянно осведомился граф.
— Об этом уж позабочусь я, дорогой ученик, — успокоил его дон Матео. — Тебе, — подчёркнуто громко добавил он, чтобы все слышали, как он разговаривает с графом на «ты», — тебе не следует сейчас думать об этом.
Дон Матео сделал знак, и к нему подскочили Доминго и Гонсалес. Бывший учитель шёпотом отдал приказание этим самым верным слугам и подчинённым сеньора графа, и приятели сняли с запяток экипажа несколько чемоданов.
Граф взял обитый кожей стул — один из многих, расставленных па пристани, — и предложил жене. Затем взял другой и сел сам лицом к спинке. Часть провожающих тоже уселась, остальные продолжали тесниться вокруг графской четы. Чуть поодаль стояла толпа рабочих, моряков и просто зевак, во все глаза смотревших на одетых в чёрное господ, которые казались им какими-то редкими животными.
У пристани покачивались на волнах штук двадцать привязанных одна к другой лодок; завидев Доминго и Гонсалеса с чемоданами, лодочники принялись наперебой предлагать им свои услуги. Наконец двое из них, те, что были посмелее, подбежали к Доминго и Гонсалесу и чуть ли пе силон втолкнули их вместе с чемоданами в одно из судёнышек.
Граф не отрывая глаз следил за чемоданами. Когда их опускали на дно шлюпки, раздался негромкий мелодичный звон.
— Ну и тяжелы! — заметил один из лодочников.
