присматриваясь к вывескам редакций, — дальше этого мои дерзания не шли. От чего зависит иногда судьба человеческая — редакции „Шута“ и „Осколков“ помешались на далеких незнакомых улицах, где-то в глубине большого незнакомого города, а „Стрекоза“ и „Серый Волк“ в центре <…> Пойду сначала в „Стрекозу“ — решил я. По алфавиту. Вот что делает с человеком обыкновенный скромный алфавит — я остался в „Стрекозе“» («Мы за пять лет»).
Сатириконец Василий Князев, впрочем, отрицал роль «принципа алфавита» в судьбе Аверченко и объяснял его приход в «Стрекозу» исключительно ленью: «…лентяй (все русские люди лентяи) <…> далее уже никуда не пошел. Да и вопрос еще — пустили бы его куда?»
Редакция журнала располагалась в то время недалеко от Дворцовой площади, на Невском проспекте, 7/9. Трудно сказать, знал ли Аркадий историю «Стрекозы» и подозревал ли о том, что именно здесь в 1880 году был впервые напечатан рассказ А. П. Чехова.
«Стрекоза» была основана в 1875 году богатым промышленником Германом Корнфельдом. В 1904 году он скончался, передав журнал, солидный банковский счет и свои связи в литературных кругах города сыну Михаилу. Тот перевел редакцию с Фонтанки, 80, на Невский и резво взялся за дело: занялся реформированием работы журнала и формированием нового состава сотрудников. Это были вынужденные меры: «Стрекоза» катастрофически теряла популярность и подписчиков. Ее читали преимущественно в пивных и парикмахерских. «Внешне обстоятельства благоприятствовали моим планам, — вспоминал Корнфельд-младший, — и это было очень важно, так как мне предстояла нелегкая и морально деликатная задача: безболезненная и полная метаморфоза журнального организма» (Корнфельд М. Г. Воспоминания // Вопросы литературы. 1990. № 7). Корнфельд мечтал создать российский аналог мюнхенского журнала «Simplicissimus», который он называл «окруженным ореолом недосягаемости образцом».
«Simplicissimus», основанный в 1896 году, был известен в Германии не только остросатирической направленностью, но и новаторской концепцией оформления: красочный, броский, с качественной сатирической графикой. Название журнала восходило к старинному немецкому плутовскому роману о мальчике по прозвищу Симплициссимус («простодушнейший»). Подобно этому герою, немецкие журналисты смотрели на мир глазами непонимающего и удивленного наблюдателя, который простодушен настолько, что говорит только правду. Эмблемой издания был красный бульдог — детище талантливого художника Томаса Хайна: собака разорвала цепь, а что делать дальше, не знает. Вид у нее агрессивный и одновременно растерянный…
Подыскивая новых сотрудников, Корнфельд познакомился с художниками Алексеем Радаковым и Николаем Ремизовым (по прозвищу Ре-Ми). Оба работали в совершенно новой шаржевой манере: умели, не слишком безобразя человека, не подчеркивая физическое уродство, фактурой рисунка вызвать у зрителя ощущение того, что перед ними действительно сатирический персонаж.
Художнику-графику Алексею Александровичу Радакову на момент знакомства с Корнфельдом шел тридцатый год. Издатель оценил его хорошее художественное образование: Московское училище живописи, ваяния и зодчества (которое окончил в 1900-м), Центральное училище технического рисования барона А. Штиглица в Петербурге (1905). Особенно Корнфельда привлекло то, что Радаков недавно вернулся из Европы, где продолжал свое обучение в парижской мастерской художника Теофиля Стейнлена. Широкой публике начала XX столетия Стейнлен был известен как представитель монмартрской богемы, автор афиши кабаре «Le Chat Noir» («Черная кошка»), мастер рекламного и политического плаката, приятель Эмиля Золя и Анри Тулуз-Лотрека. Радаков часто рассказывал друзьям, что из Франции вывез жену-француженку Берту Юстовну и шляпу. Последняя была знаменита: помятая, вся испачканная краской… Корнфельд настолько расположился к Радакову, что предложил ему должность редактора «Стрекозы».
По сравнению с репутацией Радакова достижения Ре-Ми пока еще были скромными: ему исполнился 21 год и он только что поступил в Императорскую Академию художеств в мастерскую профессора Д. Н. Кардовского (ее выпускниками, кроме Ре-Ми, будут известные впоследствии художники Александр Яковлев и Николай Радлов). Корнфельд и Радаков заинтересовались Ре-Ми, увидев в популярном журнале «Театр и искусство» несколько его шаржей. Радаков оценил талант начинающего художника и писал о нем так: «Это типичный художник-сатирик <…> Его мироощущение, в противоположность юмористическому, было чисто сатирическое. Он не щадил своих героев. Он был прокурор… Положительные типы, так же, как и положительная героика, ему не удавались…»[17]
Таким образом, была найдена новая идейная основа «Стрекозы»: журнал художественной сатиры. Дело оставалось за авторами. Буквально накануне приезда Аверченко Корнфельд ходил с визитом к Тэффи, которая приняла его равнодушно и к предложению работы отнеслась без всякого энтузиазма… Тут-то на пороге редакции и появился бывший харьковский конторщик Аверченко.
Впоследствии он часто вспоминал о своем первом посещении «Стрекозы». Потоптавшись немного у входа, Аркадий открыл дверь парадного подъезда, переступил порог и слегка опешил: в редакцию нужно было идти через небольшой ресторанчик. Из глубины зала за вошедшим лениво наблюдал один из посетителей: грузного вида молодой человек с копной вьющихся волос и «пушкинскими» баками. Это был Алексей Радаков, коротавший время за бокалом вина в ожидании редакционного совещания.
Лавируя между столиками, Аверченко прошел в кабинет издателя. Михаил Корнфельд принял его приветливо. Впоследствии он напишет об этой встрече с Аверченко: «Мое первое впечатление: большой, толстый, близорукий, веселый и беззаботный провинциал, еще не „приспособившийся“ к петербургской жизни».
— А знаете, Аркадий Тимофеевич, вы пришли вовремя, — произнес Корнфельд, предлагая садиться. — У нас сейчас будет заседание. Хотим обсудить новые пути работы. Можете принять в нем участие, вдруг у вас окажутся свежие и интересные идеи? Вы принесли что-нибудь? Скетч? Вот и хорошо — почитаете нам…
Так Аверченко остался в редакции.
Сотрудники журнала, в отличие от Корнфельда, встретили «остряка из провинции» неприветливо. Они иронически рассматривали его узкие брюки со штрипками и крылатку. Все вызывало улыбку: пенсне со слишком широкой шелковой лентой, крахмальный жилет. Алексей Радаков был настолько возмущен вторжением Аверченко, что вся его огромная фигура выражала негодование. Держа на коленях совершенно истрепанную шляпу, он то завязывал, то развязывал бант на шее. Аркадий заметил, что руки у него перепачканы краской, и с улыбкой подумал: «Пользуется пальцами вместо кисти».
— Вы не имели права приглашать на заседание всяких провинциальных проходимцев! — кричал Радаков издателю. — Южные поезда привозят каждый день сотни пудов провинциального мяса — что же, всех их и тащить сюда, да? (Интересно, что впоследствии Радаков будет утверждать, будто Аверченко ему понравился с первого раза.)
С Радаковым был совершенно согласен Ре-Ми. Правда, он выражал неудовольствие более сдержанно:
— Да уж… Нехорошо, нехорошо. Этак и я кого-нибудь с улицы приглашу на заседание — приятно вам будет?
Аверченко посмотрел на обоих, обезоруживающе нагло улыбнулся и… все-таки не ушел. Он постарался вникнуть в суть редакционных проблем и попросил Радакова прочесть принесенный им рассказ. Тот неохотно взял рукопись и обещал дома просмотреть.
Через неделю Аркадий пришел снова. Не просто пришел, а постарался добиться того, чтобы к нему прислушались. И ему это удалось.
Во-первых, Радаков рассказ прочел и нашел его хорошим.
Во-вторых, Аверченко не был дилетантом, а, напротив, досконально знал все виды работ в юмористическом журнале.
В-третьих, и это главное, он был замечательным «темачом», то есть без труда придумывал темы для рисунков. Радаков и Ре-Ми при всех их талантах этим достоинством не обладали. К их чести нужно сказать, что они сумели признать превосходство Аверченко в этом отношении и стали относиться к нему теплее. Это, второе для Аркадия, заседание закончилось в ресторане, из которого расходились с чувством, что обновленный журнал скоро родится. Популярный в те годы литератор Н. Н. Брешко-Брешковский писал: «Корнфельд-сын, культурный и тонкий, даже утонченный юноша, как говорится, на лету подхватил Аверченко, ознакомился с его рукописями, с ним самим, и, увидев перед собой талантливого парня с
