— Большевики силой хотят отобрать землю у хозяев, — понизив голос, ответил Карим.
— Правильно, — горячо заговорил молчавший до сих пор Джура. — И Саттар-кузнец тоже говорит, что землю у народа богачи обманом взяли, что ее обратно забрать надо.
— Говорят, в России народ сам забирает землю у богатеев, — еще более понизив голос, заговорил Карим. — Уже забирают.
— Но ведь это против закона, — испугался Шукурджан. — Мулла и сегодня говорил…
— А, слушай ты муллу, — с досадой прервал Шукурджана Джура, — слушай больше, может, в рай попадешь. — Иль не знаешь, что в народе говорят? Бойся козла спереди, ишака — сзади, а муллу — со всех сторон. Я так считаю, что в России справедливые дела делаются. И нам надо брать пример с русских.
— Но мулла Гияс, — снова вступился Шукурджан, — говорит, что грех…
Но договорить Шукурджан не успел. Джура опять перебил его.
— Мулла Гияс обещает нам хорошую жизнь в раю. Слова муллы Гияса сладкие, да во рту от них горько. Ты вот, Шукурджан, попробуй кричать все время: «Халва, халва!» Будет ли от этого сладко во рту?! Кричи, пожалуйста, хоть целый год, сладости не будет.
Спор, разгоревшийся в кругу батраков, привлек внимание многих посетителей чайханы. На помосте становилось тесно.
— Джура правильно говорит, надо нам у русских поучиться, — говорил Юсуф. — Меня сегодня хозяин на базар посылал, там тоже все говорят про Советы. Наверное, правильная вещь эти Советы.
Но Шукурджан упорствовал:
— Нет, как хотите, а непривычно все это. Мулла сегодня кого проклинал?! Отступников и тех, кто шариат разрушает. Я так понимаю, что он про большевиков и про Советы говорил. А ты знаешь, что с отступниками сделают?
Всегда спокойный и уравновешенный, Джура вдруг вскипел.
— Еще неизвестно, кто отступник. Тот ли, кто хочет, чтобы народу лучше стало, или кто другой. Хуже нашей жизни не придумаешь. Отступники-то лучше живут. Вот Саттара-кузнеца мулла Гияс который год отступником называет, а дядюшка Саттар даже и не чихнул ни разу от этого.
— Он сам у муллы Гияса, как колючка ядовитого дерева Заккум под хвостом у ишака, — со смехом, подражая голосу муллы, перебил друга Юсуф.
В толпе, окружавшей помост, послышался одобрительный смех.
— Правильно, — поддержал Юсуфа чей-то голос — Саттар-кузнец нашим богатеям хуже колючки. Он их, как скорпион, жалит.
— Саттар-кузнец всегда говорит, что если бы все батраки и бедняки одновременно полной грудью вздохнули, то богачей бы ветром унесло. Я считаю, он правильно говорит, И Каримджан тоже прав, — горячо продолжал Джура, — Дошел русский пожар до Ташкента, вот наших толстозадых и припекло. Боятся, чтобы и мы по примеру русских за них не взялись. Вы думаете, Исмаил Сеидхан вчера случайно приезжал?.. Вы думаете, он со своими мюридами о коране разговаривал? Как бы не так. Будет он с Данияром- старшиной, с Миршарабом-купцом, с Гиясом-муллой, Абдусалямбеком и моим хозяином о коране разговаривать! Тоже о русских делах разговаривали. Недаром мулла сегодня так разошелся. Он ведь не любитель проповеди говорить. Ума особого нет, а у соседей занять не у кого. А сегодня, как по написанному, жарил. Видать, ему вчера шахимарданский ишан подсыпал под хвост красного перца, да, может быть, и проповедь готовую подсунул.
В этот момент чья-то рука схватила Джуру сзади за плечо и сильно встряхнула.
— Ты что же это, сын потаскушки, своим собачьим языком почтенных людей позоришь? Заразу разводишь, грязная собака!!
Джура стряхнул с плеча руку, обернулся и, опустив ноги с помоста, встал. Перед ним стояли братья- погодки Алим-байбача и Мансур-байбача — сыновья старшины Данияра. Это были известные всему селению забияки и головорезы. Одетые в одинаковые шелковые халаты, и одинаковых шитых золотыми нитками тюбетейках, оба жирные и розовые, они походили на откормленных боровов. Особенно это сходство усиливали глубоко запавшие переносицы, отчего носы их очень смахивали на поросячьи пятачки. От обоих основательно пахло спиртным.
— Уходи отсюда, шелудивая собака, пока цел, — заорал Алим-байбача, руку которого только что стряхнул со своего плеча Джура.
— Потише, — спокойно ответил Джура. — Я ведь говорю со своими друзьями, а не с вами, уличными гуляками. А то может получиться то, что уже получилось с вами в доме Абдусалямбека.
— Что ты там тявкаешь, грязный выродок? — взвизгнул Алим-байбача, однако, значительно снизив тон.
— Народ говорит… — начал Джура.
— Простите, дорогой друг, — перебил Джуру Юсуф, тоже вскочивший на ноги и стоявший на краю помоста. — Простите, что я вынужден прервать вас. Но поскольку это дело произошло при мне, то я и должен рассказать почтенным людям, стоящим здесь около помоста, что произошло вчера в доме моего хозяина, человека всем известного и уважаемого.
— Не верьте этому безродному. Все они из одной шайки, — завизжали оба брата, пытаясь ретироваться. Но, почувствовав развлечение, толпа, окружавшая помост, еще плотнее сгрудилась вокруг братьев.
А Юсуф нарочито сладеньким тоном продолжал:
— Вчера мой благочестивый хозяин, достойный всяческого уважения, почтенный Абдусалямбек с вечера отправился в дом своего не менее уважаемого друга Тургунбая. Там они имели счастье приветствовать праведного ишана Исмаила Сеидхана и принять от него святое благословение. Однако по возвращении домой почтенный и достойный всяческого уважения Абдусалямбек обнаружил в покоях своей третьей жены уважаемого Алима-байбачу, который пробрался туда, напялив на себя паранджу. Почтенный Абдусалямбек по старческой немощи не мог сам управиться с уважаемым гостем и приказал это сделать мне — его недостойному, но покорному слуге. Войдя в комнату третьей жены почтенного и достойного всяческого уважения Абдусалямбека, я отлупил не менее почтенного и не менее достойного всяческого уважения Алима-байбачу так, как указывает коран и шариат лупить прохвостов подобного рода. Это же самое я намерен повторить и сейчас в присутствии всех почтенных людей, которые удостоят означенное событие своим вниманием. — И Юсуф, спрыгнув с помоста, начал пробираться к стиснутым толпою братьям.
Окрестность вздрогнула от безудержного хохота, крика и свиста всех присутствовавших в чайхане. Братья, прикрыв головы полами шелковых халатов, кинулись на толпу, прорвались и исчезли в сгущавшейся темноте, провожаемые яростным свистом, хохотом и едкими насмешками.
Тургунбай возвращался из мечети, окруженный целой толпой старых и новоявленных друзей. После того, как достоинства проповеди были отмечены всеми почтенными людьми Ширин-Таша, новость о счастии, выпавшем на долю Тургунбая, снова заняла умы правоверных, бывших на молитве. Десятки людей поздравляли Тургунбая, желали ему всяческих успехов и просили не забывать о старой дружбе. Тургунбай оказался прав в своих предположениях. Отблеск святости ишана позолотил и его тучную фигуру.
Особенно ласков был с Тургунбаем Абдусалямбек. Он проводил будущего тестя, святого старца, до самых ворот и как будто вскользь намекнул о том, что сейчас отпадают всякие, даже совсем незначительные препятствия к тому, чтобы их старая дружба перешла в более крепкие родственные отношения.
Тургунбай сиял. Ублаготворенный всеобщим вниманием, он в самом лучшем расположении духа вошел во двор своего дома. Но встретивший хозяина Баймурад сразу же заставил потускнеть лицо Тургунбая одной короткой фразой.
— Хозяин, есть новости.
Приказав Баймураду зажечь свет в комнате для гостей, Тургунбай вошел следом за ним.
Он сразу же почувствовал себя очень утомленным. Радостного настроения как не бывало. Тяжело опустившись на ковер, на котором прошлую ночь сидел ишан, Тургунбай приказал Баймураду:
— Говори.
Баймурад начал рассказывать.
