Сервас и Циглер повернулись к управляющему.
— Что вы хотите этим сказать? — поинтересовался Сервас.
— В точности то, что сказал.
— Вы их знаете?
— Меня не интересуют дела Эрика. Моя забота — только лошади.
— Но вы произнесли слово «враги», а это отнюдь не безобидно.
— У меня такая манера выражаться.
— Все же?
— В делах Эрика всегда ощущалась какая-то напряженность.
— Во всем этом отчаянно не хватает точности, — не унимался Сервас. — Все-таки вы сказали так случайно или намеренно?
— Да забудьте об этом, — ответил управляющий. — Просто к слову пришлось. Я ничего не знаю о делах месье Ломбара.
Сервас не поверил ему, однако вежливо поблагодарил. Выйдя из здания, он зажмурился от яркого солнца, синевы неба и блеска подтаявшего снега. Пар шел от лошадиных голов в боксах, валил из ноздрей прыгающих через препятствия коней. Сервас застыл, подставив солнцу лицо, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями.
Никто ничего не видел и не слышал, ни здесь, ни на станции. Не может такого быть!.. Абсурд.
По мере того как открывались новые детали, дело коня приобретало в его восприятии все большее значение. Он чувствовал себя судебным экспертом, который выкапывает из земли сначала палец, потом кисть, руку и, наконец, труп. Ему все больше становилось не по себе. В этой истории все было необычно и непонятно. Сервас инстинктивно, как зверь, почуял опасность. Несмотря на ласковое солнышко, его била дрожь.
7
Венсан Эсперандье поднял бровь и уставился на красного как рак Серваса, входившего в его кабинет на бульваре Амбушюр.
— Тебя хватил солнечный удар, — констатировал он.
— Это от тряски, — ответил Сервас вместо приветствия. — Я добирался сюда на вертолете.
— Ты? На вертолете?
Эсперандье уже давно знал, что его патрон не выносит ни скорости, ни высоты. При ста тридцати километрах он от страха вжимается в сиденье автомобиля.
— У тебя есть что-нибудь от головной боли?
Венсан Эсперандье выдвинул ящик стола и спросил:
— Аспирин? Парацетамол? Ибупрофен?
— Что-нибудь бодрящее.
Заместитель Серваса достал маленькую бутылку минеральной воды, стакан и протянул все это шефу. Потом положил перед ним большую круглую таблетку, а сам отпил немного из стакана и проглотил желатиновую пилюлю. Из-за приоткрытой двери раздалось очень похоже сымитированное ржание, а потом смешки.
— Банда идиотов, — проворчал Сервас.
— Они не так уж и не правы. Вызывать бригаду криминалистов разбираться с трупом лошади!..
— Она принадлежит Эрику Ломбару.
— Ого!
— Если бы ты ее увидел, то, как и я, задал бы себе вопрос: на что еще способны те, кто это сделал?
— Ты сказал «те»? Думаешь, их было много?
Сервас рассеянно взглянул на экран компьютера, на котором радостно, во весь рот, улыбалась маленькая белокурая девчушка, вокруг левого глаза которой была нарисована звезда, прямо как у клоуна.
— А ты смог бы затащить два центнера мяса на гору ночью, в одиночку, да еще подвесить на высоте трех метров от земли?
— Аргумент непробиваемый, — сдался заместитель.
Сервас пожал плечами и огляделся. На окне, за которым виднелось серое небо и крыши Тулузы, и на застекленных внутренних переборках кабинетов были спущены шторы. В соседнем помещении, которое занимала новенькая сотрудница Самира Чэн, было пусто.
— Как мальчишки? — спросил Сервас.
— Старшего поместили в камеру предварительного заключения, остальных отпустили домой.
Сервас покачал головой.
— Я говорил с отцом одного из них, страховым агентом, — сказал Эсперандье. — Он не понимает, очень расстроен, но в то же время разозлился, когда я упомянул потерпевшего. Он заявил: «Это был бродяга. Пьяный с утра до вечера! Вы же не засадите детей в тюрьму из-за какого-то бомжа?»
— Так и сказал?
— Слово в слово. Он принял меня в своем просторном кабинете. Первое, что я услышал, было: «Мой сын ничего не делал. Он не так воспитан. Это другие. Его втянул этот Жером, у которого отец безработный». Он так это сказал, будто безработный не отличается от наркокурьера или педофила.
— А кто из них его сын?
— Парень по имени Клеман.
«Средний», — подумал Сервас.
Каков отец, таков и сын. То же презрение ко всем на свете.
— Их адвокат говорил с судьей, — продолжал Эсперандье. — Очевидно, у них уже наметилась стратегия: все валить на старшего.
— На сына безработного.
— Да.
— На слабое звено.
— Меня от этих типов блевать тянет, — сказал Эсперандье.
Голос у него был молодой, он говорил, слегка растягивая слова. Из-за этого и еще из-за некоторой манерности в поведении коллеги подозревали, что Эсперандье интересуется не только женщинами, будь они такие же красотки, как его жена. Сервас не раз спрашивал себя, что занесло в полицию этого типа. От его вкусов в одежде у некоторых «кроманьонцев» из бригады Серваса волосы вставали дыбом. По их представлениям, настоящий сыщик должен всячески подчеркивать в себе брутальные черты мачо- триумфатора.
Судьба улыбнулась Эсперандье. В тридцать лет он счастливо женился, у него была хорошенькая пятилетняя дочка, та самая, улыбка которой освещала экран его компьютера. Сервас быстро подружился со своим заместителем, и вот уже два года, с тех пор как тот пришел к нему в бригаду, частенько получал от заместителя приглашения на обед и каждый раз бывал сражен обаянием четы Эсперандье. Оба с успехом могли бы красоваться на рекламе зубной пасты, путешествий или семейного отдыха.
Потом случилась стычка между новеньким и старожилами бригады, у которых необходимость работать каждый день с молодым коллегой, да еще предположительно бисексуалом, вызывала желание его прибить. Сервасу пришлось вмешаться, в результате чего он надолго нажил себе нескольких врагов. Самыми непримиримыми стали двое «бычков», патентованных мачо, с которыми не было никакого сладу. Один из них получил основательную взбучку в ходе разъяснительных мероприятий. Зато Сервас стал пользоваться бесконечным уважением и признательностью Эсперандье. Тот даже попросил шефа стать крестным отцом его второго ребенка: Шарлен Эсперандье была опять беременна.
