предпочел бы подождать ее на улице.
— Как вам будет угодно, — отозвалась она, не скрывая удивления.
Как ей объяснить, что он боится лошадей? Что для него пройти сквозь конюшню, где толпятся эти животные, — непосильное испытание? Циглер назвала ближайшее бистро на авеню Режиман-де-Бигорр и обещала прийти, как только закончит. Когда он доехал до Тарба, солнце уже пригревало совсем по- весеннему. Городские дома тонули в зелени, кипевшей у ворот Национального парка Пиренеев, вдали, на фоне чистейшей синевы неба, виднелась горная цепь с нетронутой белизной вершин. Небо было такое прозрачное, что сверкающие пики казались воздушными шарами, поднявшимися в легкую лазурь. Сервас подумал, что вот так, наверное, выглядит психологический барьер. Разум натыкается на такие вершины, словно на стену, и воспринимает их как совершенно незнакомую территорию, terra incognita, настоящий «финистер», край земли, в буквальном смысле слова.[15]
Он зашел в кафе, которое указала Ирен, устроился за столиком у окна и заказал кофе с молоком и круассан. Телевизор, закрепленный над баром, был настроен на круглосуточный информационный канал и включен на полную громкость. Это мешало Сервасу сосредоточиться на своих мыслях, и он уже собрался попросить, чтобы сделали потише, но вдруг услышал имя Эрика Ломбара. На экране журналист с микрофоном в руке вел репортаж с взлетно-посадочной полосы аэродрома. На заднем плане вырисовывались горы, очень похожие на те, что Сервас видел из окна, и он сразу заинтересовался репортажем. Когда на экране появилось лицо Эрика Ломбара, Мартен встал и подошел к бару.
Миллиардер давал интервью, едва приземлившись в аэропорту Тарба. На сверкающем фюзеляже реактивного самолета огромными голубыми буквами было выведено: ЛОМБАР. У самого Ломбара был скорбный вид, как у человека, потерявшего дорогое существо. В это время журналист задал ему вопрос: имело ли для него погибшее животное какую-нибудь особую ценность?
— Это был не просто конь, — сказал бизнесмен, строго дозируя в голосе волнение и твердость. — Это был друг, товарищ, партнер. Тот, кто по-настоящему любит лошадей, знает, что они гораздо больше чем животные. А Свободный был исключительным конем. Мы возлагали на него огромные надежды. Но самое прискорбное — это то, как непереносимо жестоко его убили. Я приложу все усилия, чтобы найти виновных.
Взгляд Эрика Ломбара с журналиста переместился на камеру, теперь он смотрел прямо в объектив. Все телезрители увидели, как в его глазах выражение скорби и утраты сменилось гневом и угрозой.
— Те, кто это сделал, должны сознавать, что от меня они не уйдут, ибо я — человек, который жаждет справедливости.
Сервас огляделся вокруг. Все не сводили глаз с экрана телевизора.
«Ладно, — сказал он себе. — Все это хорошо сделанный, заранее отрепетированный номер, впрочем не лишенный брутальной искренности».
Вопрос был в том, насколько такой человек, как Эрик Ломбар, способен осуществить свои угрозы. Два следующих часа Сервас провел в размышлениях, пытаясь сопоставить то, что следствию известно по этому делу, и то, о чем оно не знает. Было очевидно, что на данном этапе второй пункт явно перевешивает первый.
Когда Ирен Циглер появилась возле окна на тротуаре, он на миг онемел. На ней был черный кожаный мотоциклетный комбинезон с жесткими серебристыми вставками на плечах и коленях, ботинки с укрепленными носами и каблуками, а в руках она держала шлем с забралом. Амазонка… Ее красота сражала наповал. Он почувствовал, что Ирен почти так же хороша, как Шарлен Эсперандье, только в другом жанре, не столь изысканном и более спортивном. Шарлен Эсперандье походила на иллюстрацию из журнала мод, а Ирен Циглер на чемпионку по серфингу. Сервас снова смутился, вспомнив те мысли, что пришли ему в голову, когда он увидел серебряное колечко у нее в ноздре. Ирен Циглер, несомненно, была женщиной очень привлекательной.
Он взглянул на часы. Уже одиннадцать.
— Ну, как дела?
Она объяснила, что вскрытие практически ничего не дало. Удалось лишь выяснить, что животное расчленили после смерти. На вскрытие пришел Маршан. Эксперт заявил, что коня перед смертью усыпили, токсикологический анализ подтвердил его вывод. Это стало хоть каким-то утешением для владельца конного центра. Он дал согласие на то, чтобы тело коня забрали. Голову он оставляет себе: из нее сделают чучело, и Ломбар повесит ее на стену.
— На стену? — с недоверием переспросил Сервас.
— Вы полагаете, они виновны? — подала голос Циглер.
— Кто?
— Охранники.
— Не знаю.
Он достал мобильник и набрал номер замка, принадлежащего миллиардеру. Ему ответил женский голос.
— Майор Сервас, криминальная полиция Тулузы. Я хотел бы поговорить с Эриком Ломбаром.
— Простите, ваше имя?
— Сервас.
— Не вешайте трубку.
В трубке долго играла музыка, затем послышался голос мужчины средних лет:
— Да?
— Я хотел бы поговорить с Эриком Ломбаром.
— С кем имею честь?..
— Майор Сервас, криминальная полиция.
— По какому вопросу?
— Послушайте, это ваш патрон хотел меня видеть. — Сервас почувствовал, что теряет самообладание. — У меня куча дел кроме этого разговора, и я не могу тратить время попусту!
— Пожалуйста, четко назовите ваше имя и сформулируйте цель звонка, — невозмутимо ответили ему. — Месье Ломбар тоже не может тратить время попусту.
От такой наглости у Серваса перехватило дыхание. Он собирался уже бросить трубку, но сдержался.
— Сервас, С, Е, Р, В, А, С. А цель — лошадь вашего патрона, Свободный.
— Что же вы раньше не сказали? Не вешайте трубку. — Секунд через двадцать снова раздался голос: — Месье Ломбар ждет вас к семнадцати часам.
Это не было приглашением прийти, это был приказ.
Въезжая во владения Эрика Ломбара, они испытали такое чувство, словно попали в страну фей. Оставив мотоцикл Циглер и автомобиль Серваса на парковке жандармерии Сен-Мартена, они взяли служебную машину и отправились по той же дороге, что вела к конному центру, только вместо того, чтобы свернуть налево, поехали прямо.
Перед ними раскинулась холмистые, открытые всем ветрам луга, на которых росли липы, дубы, лиственницы и вязы. Просторные владения тянулись насколько хватало глаз. Повсюду виднелись изгороди, лошади на выгуле, а вдоль дорог под навесами стояли готовые к работе сельскохозяйственные машины. Везде лежал снег, воздух был прозрачен и полон света. Сервасу пришли на ум ранчо в Монтане или какая- нибудь гасиенда в Аргентине. Сначала им попадались на глаза надписи «ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ. ВЪЕЗД ЗАПРЕЩЕН», прикрепленные к стволам деревьев и к изгороди вдоль полей. Однако никаких серьезных заграждений не наблюдалось. Затем, километров через пять пути, они увидели каменную стену метра в четыре высотой, которая загораживала часть пейзажа. За ней простирались леса. Циглер с Сервасом затормозили перед решетчатыми воротами. На одной из опор красовалась гранитная плита. Сервас прочел выбитую золотыми буквами надпись: «ШАТО БЛАН».[16]
На макушке опоры виднелась камера слежения. Им даже не понадобилось сообщать, кто прибыл: ворота почти сразу открылись.
Еще с километр они проехали по аллее из столетних дубов. Под корявыми ветками старых деревьев темнела прямая асфальтированная дорога. Из глубины парка к ним медленно выплывал замок. Прошло
