компания мужчин. Эти молодые люди грозились пустить фотографии по рукам, если девочка не согласится оказывать некоторые услуги им и их приятелям. Но у нее не выдержали нервы, и она все рассказала родителям.
— Чем все кончилось?
— Ничем. Родители забрали заявление раньше, чем полиция допросила четверых молодых людей. Видимо, вопрос разрешился мирным путем: отзыв заявления в обмен на прекращение шантажа. Разумеется, родители вовсе не хотели, чтобы снимки пошли по рукам.
— Занятно, — нахмурился Сервас. — Майяр мне ничего не говорил.
— Может, Рене ничего и не слышал об этой истории. Он тогда еще не был в полиции.
— Но вы-то были.
— Я был.
— И вы поверили?
Сен-Сир с сомнением скривился и заявил:
— Вы же сыщик, не хуже меня знаете, что у каждого есть свои секреты, которые, как правило, непривлекательны. Зачем же родителям девочки надо было врать?
— Чтобы получить деньги с семей юных шантажистов.
— И окончательно замарать репутацию своей дочери? Нет. Я знал отца семейства. Он выполнял для меня кое-какие работы, пока был не у дел. Это человек прямодушный, старой закваски. Я бы сказал, такие вещи были не в стиле семьи.
— Так вы говорите, у всех свои секреты… — Сервас вспомнил охотничью хижину и то, что нашел там.
Сен-Сир внимательно на него взглянул и спросил:
— А у вас, майор? Какой у вас секрет?
Сервас одарил его загадочной улыбкой мультяшного кролика и быстро подхватил реплику:
— Самоубийцы. Вы о них что-нибудь знаете?
— Кто вам об этом сказал? — На этот раз в глазах старика отразилось неподдельное удивление.
— Если я отвечу, вы не поверите.
— Тогда тем более ответьте.
— Юлиан Гиртман.
Габриэль Сен-Сир долго вглядывался в Серваса. Вид у него был озадаченный.
— Вы это серьезно?
— Абсолютно.
С полминуты старик молчал, потом спросил:
— Чем вы заняты около восьми вечера?
— Я еще не решил.
— Тогда приходите обедать. Все, кого я приглашаю, говорят, что меня найти — сущий пустяк. Поточный Тупик, дом шесть. Заблудиться невозможно, там, в самом конце улицы, возле леса, стоит мельница. До вечера.
— Надеюсь, у вас все в порядке, — сказал Сервас.
Шаперон в замешательстве обернулся. Он уже взялся рукой за дверцу автомобиля. Вид у него был озабоченный и напряженный.
При виде Серваса мэр залился краской и поинтересовался:
— А почему вы спрашиваете?
— Я вчера весь день безуспешно пытался с вами встретиться, — ответил Сервас с дружеской улыбкой.
На долю секунды на лице Шаперона появилось раздосадованное выражение. Он, конечно же, умел сохранять самообладание, но сейчас это ему не очень удалось.
— Смерть Жиля меня потрясла. Жуткое убийство… Зверство… Ужасно… Мне надо было побыть одному, отключиться от всего. Я ушел в горы пешком.
— Ушли один в горы? И не побоялись?
— А почему я должен бояться? — От такого вопроса мэра передернуло.
Глядя на маленького загорелого человечка, Сервас был уверен, что тот не просто напуган, а умирает от ужаса. Интересно, можно спросить его о самоубийцах или лучше подождать? Пожалуй, не стоит выкладывать сразу все карты. Вечером, за обедом у Сен-Сира, он разузнает об этом побольше.
Тем не менее Сервас вытащил снимок, показал его Шаперону и полюбопытствовал:
— Это фото вам о чем-нибудь говорит?
— Где вы его нашли?
— У Гримма.
— Старый снимок, — заметил Шаперон, пряча глаза.
— Да, сделан в октябре тысяча девятьсот девяносто третьего, — уточнил Сервас.
Шаперон неопределенно взмахнул рукой, словно говоря, что это время уже давно прошло. На короткое мгновение рука мэра, усыпанная коричневыми пятнышками, мелькнула перед самым лицом Серваса, и тот застыл от удивления. Перстня на пальце не было, зато ясно проступал след от него. На загорелой коже безымянного пальца виднелась более светлая полоска.
За долю секунды в голове Серваса появилась целая куча вопросов.
Палец Гримма отрезали, а Шаперон снял свой перстень, такой же, какой носили четверо мужчин с фотографии. Что бы это значило? Скорее всего, преступник это знал. Имеют ли какое-нибудь отношение к убийству аптекаря остальные двое с фотографии? Если да, то откуда об этом известно Гиртману?
— Вы хорошо знаете этих людей?
— Очень хорошо. А с Перро вообще интереснее говорить о той эпохе, чем о сегодняшнем дне.
— Они были вашими партнерами по покеру.
— Да. Еще по дальним прогулкам и путешествиям. Но я не вижу связи…
— Спасибо, — перебил его Сервас, — пока у меня больше нет вопросов.
— Кто это? — спросила Циглер, указывая на человека, мелкими шажками семенившего к «Пежо-405», такому же усталому, как и хозяин.
— Габриэль Сен-Сир, почетный следователь в отставке. Я вчера утром встретил его в суде.
— О чем вы говорили?
— О Гримме, Шапероне, Перро и еще о некоем Мурране.
— Трое игроков в покер… А Мурран — это кто?
— Четвертый из их компании. Умер два года назад. Рак. По словам Сен-Сира, на них тридцать лет назад была подана жалоба по поводу шантажа. Они подпоили девчонку, потом сфотографировали ее в голом виде и начали угрожать, что пустят фото по рукам, если она…
— Не окажет им соответствующие услуги.
— Именно так.
Сервас заметил, что в глазах Циглер сверкнула искорка.
— Это может быть след… — сказала она.
— А какая связь с конем Ломбара и с Гиртманом?
— Не знаю.
— Прошло уже тридцать лет. Четверо пьяных парней, с ними девушка. А что было потом? Все они молоды, наверняка натворили глупостей. Куда это нас ведет?
— Может быть, это только видимая часть айсберга.
Сервас взглянул на нее и спросил:
— Как это?
— Не исключено, что были и другие глупости подобного рода. Может, они на этом не остановились, и какая-нибудь проделка плохо кончилась.
— Слишком много «может быть», — заметил Сервас. — Тут есть еще одно. Шаперон снял свой перстень.
