колья, съехал по жирному, глинистому, в переплетениях травы обрыву и прыгнул в воду. Отодвинув плечом сорванную с одной петли, перекосившуюся, с оторванной ручкой дверь, он, держась за стену, стал пробираться через небольшие сени к темному проему комнаты, откуда доносился плач. Дом покачивало, несло быстрее и быстрее, пол уходил из–под ног, вода, завиваясь воронкой в узком пространстве, то отбрасывала Бахусова назад, то прижимала к стене или загоняла в угол. В лицо тыкались коробки, пустые бутылки, щеки царапала ощерившаяся ивовыми прутьями корзинка. Он уже совсем выбился из сил, когда, наконец, ухватился за верхний косяк и, раздвигая грудью плавающий хлам, протиснулся в комнату. Сквозь темноту — окна находились под водой, она только на метр не доходила до потолка — ничего нельзя было разобрать. Крика ребенка он не слышал, но чувствовал, что тот рядом. Ему казалось, что он даже слышит его дыхание, слабое, прерывистое. За идущей к потолку широкой кирпичной трубой что–то закопошилось и пискнуло. Отталкиваясь от пола, он двинулся туда. Когда глаза немного привыкли к темноте, моряк разглядел в небольшом углублении печной лежанки огромного рыжего кота, прижатого к кирпичам обломком бревна. Животное не кричало, а, выпучив глаза, жалобно подвывало и озиралось по сторонам, судорожно перебирая когтистыми лапами. «Пес тебя задери!» — выругался Бахусов и отшвырнул обломок. Кот изогнулся дугой и прыгнул на выступ трубы. Моряк повернул к выходу. Держась рукой за верхнюю притолоку двери, нагнув голову, он поднырнул в сени. В этот момент строение подняло, бросило в сторону и накренило набок. Мелькнул свет в дверном проеме, внутри с грохотом обвалилась печь. Поток воды накрыл моряка. Бахусов вынырнул и больно, так что зазвенело в голове, ударился затылком о потолок. Кругом темень, будто он свалился в закрытый сверху колодец. Загребая одной рукой, Алексей другой зашарил по потолку в надежде отыскать лаз на чердак или хоть что–нибудь, за что можно было бы ухватиться. Наконец он нащупал пальцами край наличника, пододвинулся ближе и теперь находился точно под чердачным люком. Отдышавшись, он попытался головой приподнять крышку. Она поддалась, он просунул ладонь под закраину и всем телом двинулся вверх. Крышка откинулась. Посветлело. Ухватившись за края лаза, Алексей подтянулся и, выпрямив руки, очутился на чердаке. Уперев колено в брус, окаймлявший люк, Бахусов подобрал ногу, грудью вперед повалился на настил и уткнулся лицом в толстый слой пахучих сосновых опилок.
Немного отдохнув, Алексей поднял голову и огляделся. Чердак напоминал длинный двухскатный шалаш. Одна торцевая стенка заделана наглухо, в другой прорезано небольшое, переплетенное крест– накрест рамой окно. Каркас крыши сколочен из крепких занозистых тесин, кое–где перетянутых венцами неошкуренных стропил. В углу валялись два деревянных ящика и рассохшийся бочонок со сбитыми ржавыми обручами, у конька, почти во всю длину, висели на веревке золотистые пучки мелкого лука–севка и тощие снопики высушенных трав. В стороне, у дымохода, на куче сухих веников, подрагивая малиновым, свисавшим набок гребешком, дергая клювом, растопырив обвисшие крылья, стоял белый петух. В кровле и под ней, в полу чердака, в середине, зиял четырехугольный проем от провалившейся внутрь печной трубы.
Бахусов встал.
Петух заквохтал и, неторопливо перебирая желтыми чешуйчатыми лапами, сошел с кучки веников и степенно направился в угол. Моряк нагнулся и заглянул в оконце. Как ни странно, стекло не разбилось, и сквозь него он увидел уходящую вдаль серую равнину. Океан был пустынен и спокоен, только небольшие язычки волн изредка еле–еле лизали стекло. Алексей отошел от окна и высунулся в пролом. Снаружи крышу покрывал шифер. В двух метрах внизу все та же похожая на слоновью кожу вода, но теперь гладкая, без морщин и валов. Далеко, приблизительно в миле–двух, виднелись ярко освещенные солнцем утесы острова, у которого днем стоял сейнер… «Вынесло через пролив в океан, — подумал Бахусов. — Начался прилив, а скорость его здесь четыре–пять узлов. И вот с этой–то скоростью домик сейчас и дрейфует по воле волн». Он огляделся, но нигде, куда хватало глаз, не было никаких судов.
Бахусов прошел в угол и сел на заскрипевший под ним ящик. Только теперь он почувствовал, что страшно замерз и его бьет, как в лихорадке, мелкая дрожь. Он охватил колени руками и положил на них голову. Как же все чудовищно нелепо произошло! И Генка… Бедный Генка! Несмотря на различие характеров — местные острословы звали их Шустрик и Мямлик, — они очень любили друг друга. В школе сидели за одной партой, в мореходке спали рядом. И на тебе! Невозможно поверить. В течение какого–то часа не стало человека, замечательного толковою пария, хорошего товарища! Бахусов вспомнил, как на первом курсе они в знак вечной дружбы сделали одинаковые татуировки, за что их потом крепко «продрали» на комсомольском собрании А ведь еще сегодня утром договаривались по окончании путины поехать в отпуск к Генке домой под Уссурийск, где его отец работал в леспромхозе. Порыбачить, побродить с ружьишком по распадкам и падям дремучей тайги, по тем местам, где когда–то водил Арсеньева верный следопыт Дерсу Узала.
Бахусов вскинул голову, под сердцем тоскливо ныло, сами собой навернулись слезы. Он смахнул их ладонью, но чем больше вспоминал отдельные эпизоды, тем горше и горше становилось на душе. Он уже не вытирал катившихся по щекам слез, сидел и плакал горько, навзрыд, как не плакал, пожалуй, с самого детства, с той минуты, когда умер отец…
Успокоившись, Алексей разделся, крепко выжал одежду и разложил ее на ящиках сушиться. Минут пятнадцать он делал различные упражнения и, когда устал, а тело покрылось потом, до покраснения растерся влажной тельняшкой. Затем оторвал от гирлянды две луковицы, очистил от шуршащей золотистой шелухи и стал сочно грызть. Чтобы не замерзнуть, он все время ходил. Порой начинал бег на месте по мягким и теплым опилкам, высоко подбрасывая ноги. Иногда выглядывал в пролом и осматривал горизонт в надежде увидеть какое–либо судно. Он прекрасно понимал: все находящиеся поблизости корабли пойдут к месту трагедии, на помощь, но этот район лежал в стороне от путей, по которым обычно ходили суда, и от оживленных участков лова. Накануне они с Артюхиным просматривали карту–рекомендацию, и он хорошо запомнил: центр наиболее активного промысла значительно западнее, у самого побережья.
На востоке, над горизонтом, как призрак–мираж, возник темный конус.
«Это Варудсима, — подумал Алексей. — Вот ведь куда несет». Он сел и неподвижным взглядом уставился вдаль.
Остров приближался. Уже явственно различались крутые, как дюны, песчаные откосы и горбатый черный мыс. Бахусов заметил: течение несет его прямо на Варудсиму, но он отдавал себе отчет — прилив, подойдя к острову, разделится на две струи, и он продрейфует севернее или южнее. Первое было предпочтительнее — его могут заметить суда. Второе означало, что домик понесет на восток, в океан, в его пустынную безлюдную часть. И с каждым часом из–за наступавшей темноты шансы на спасение будут падать. Кроме того, полный штиль и ясная погода — редкость и не могут продлиться долго, а первый же, даже слабый шторм разнесет в пух и прах его ненадежное убежище. Сейчас оно, правда, хорошо держалось на плаву: рухнувшая печь рассыпалась кирпичами по полу, создав таким образом нечто подобное «ваньке–встаньке» — переместив вниз центр тяжести.
На всякий случай Алексей оторвал от ящика доску и привязал к ней найденную на чердаке дырявую, прожженную в нескольких местах наволочку — если покажется судно, можно вылезти на крышу и подать сигнал. Спичек у него не было, и зажечь что–либо он не мог. Дом высовывался из воды метра на три, но если встать на конек во весь рост, то в такую видимость его заметят свободно с расстояния мили в три.
Постепенно с юга, медленно затягивая горизонт, начинали наваливаться низкие дымчатые облака. Хоть ветерок был слабым, но там, откуда он шел, вероятно, дуло значительно сильнее. У Бахусова от долгого стояния стали затекать ноги, и ему приходилось порой буквально пускаться в пляс, чтобы разогнать кровь.
Он взглянул на часы. Водонепроницаемые и антиударные — подарок отца ко дню рождения, — бойко отстукивая секунды, показывали четверть седьмого. А цунами налетело после обеда, вернее всего, в начале второго. Алексей притащил к провалу ящик, поставил его на попа, сверху положил кипу веников и устроил себе кресло. Затем натянул на себя еще холодную одежду и, не надевая ботинок, уселся на свой наблюдательный пункт.
Остров приблизился еще больше. Теперь приходилось немного задирать голову, чтобы разглядеть мрачную вершину вулкана. Изрезанные ручьями крутые склоны у подножия заросли курчавым зеленым ковром кустарника. До берега оставалось мили две. Бахусов с тревогой видел, что его пока медленно, но уже начинает сносить к западу, чего он так опасался Он поудобнее уселся на веники, высунул локти в
