заставит перейти в Охотники? И еще придется восстанавливать кузницы, послужившие всему причиной…
Кольку отправили вместе с Дхармой — устраивать временное лечилище в нескольких километрах от поселения. К счастью, великие дожди запаздывали в этом году, и все свободные от облавы могли расположиться под открытым небом: четверо носильщиков, Врач Лахи, женщины, двое–трое больных и Гийкхаг, которого несли на носилках. Кольку устранили от облавы — вежливо и категорично. Малоголовые, в сущности, кротки и медлительны, но в такой огромной массе они опасней Большезубых, — объяснял Джаванар. Раджанов много, а пришелец — один. Другие мужчины, не Охотники? Э–а, они всю жизнь провели в Равновесии…
Колька подчинился. Сидел об руку с Дхармой и спящим Гийкхагом и вспоминал, как они сидели над Рафаилом. Держал в ладони ее маленькую, твердую руку, и крутилось, плясало под воспаленными веками: косоплечий неандерталец с ликом беспризорника, Рафаил, и отчаянные агатовые глаза Наблюдающего Небо. Что же будет теперь? Они с Ахукой отстроят кузницы, предположим… В глубине Равновесия, дальше от Границ, чтобы не привлекать шумом и дымом младших братьев? Но этому воспротивятся Врачи и Управляющие Равновесием. Не позволят травить культурный лес и людей, Дхарма знает, что говорит. Ахука тоже не отступит. Ахука нипочем не отступит, думал Колька, и ему становилось нехорошо от этой мысли, потому что утром он мог еще прикидывать так и этак, хоть помечтать — и Ахуку не подведет, и с Дхармой не расстанется, но теперь он должен остаться. После разорения. Он целовал ее ладонь. Дхарма, так и не привыкшая к поцелуям, грустно улыбнулась ему.
Приближался вечер. Пятьдесят пятый по счету закат в его второй жизни. Поднималась Луна, с гор подуло холодом — лучшее время для дороги. Рука Дхармы осторожна выскользнула из его ладони.
…Раскатились на бешеном галопе копыта. По траве мчался Гишан. Осадил лошадь, прокричал: «Уходите на восход, они обезумели! Убивают! Убили Наблюдающего Небо!»
Умчался к гонии. Черное пятно на гулкой дороге.
Колька встал. «О Ахука, Ахука!» — повторяла Мин детским голосом.
Он подпоясался. Надел нагрудник, сапожки, подхватил лук. Набил колчан стрелами, тупые выбросил. Нетерпеливо притопывая, ждал Лахи и остальных мужчин. «Я скоро вернусь, маленькая, спокойной полуночи». Она кивнула — глаза вполовину лица, совсем черные в лунном свете. Вот и Лахи — пристегивает колчан на ходу… И вместе с другими, по прогретой за день земле, крепко ударяя пятками в пружинистую землю и придерживая лук, Колька побежал под светлую, кровянистую полосу заката и скрылся за поворотом.
Эпилог
Баросфера была обжита, как старый дом. Потрескалась и пошла складками обивка кресел, на кожухе «Криолятора» проступили рисунчатые разводы, а внешняя поверхность гондолы сплошь покрылась царапинами, штрихами, вмятинами — Совмещенные Пространства оставили на ней свои странные автографы. Уже три раза инспектор котлонадзора, крутя головой, расчищал на изодранной нержавеющей стали лыски для клейм — прошло три года, три «контрольные проверки на прочность и плотность». Сталь работала честно. Сменялись плексовые конуса иллюминаторов, датчики, приборы, сам генератор был новый, но уралмашевская сфера вынесла триста перемещений, и Рафаил с Володей гордились ею и исподтишка, с нежностью проводили рукой по ее боку. Шершава и непреклонна, как носорог. Вся жизнь сосредоточилась для них в баросфере, это получилось само собой, так же естественно, как вода течет по склону вниз, а не вверх. Они уже привыкли к почтительным, чуть приниженным взглядам окружающих, к белым комнаткам профилактория, к холодному прикосновению стетоскопов. Где–то вовне протекала жизнь планеты. Люди просыпались по утрам в своих квартирах, спешили на работу. Вечерами освещались подъезды театров, бледный красавец — великий пианист — проходил но улицам мимо афиш со своим портретом, кто–то готовился к байдарочному походу, а кто–то въезжал в ворота санатория, нетерпеливо оглядываясь на кобальтовую стену Черного моря…
Они жили на территории Института, в домике профилактория, все три года. За это время они сделали триста выходов в СП: выход, возвращение, доктор Левин неподвижно стоит за белой чертой, кабинка институтского «рено», тополевая аллея профилактория, осмотр, сон. Потом два дня 1ренировок — гимнастика, штанга, турпоходы. Сон перед выходом, кабинка «рено», выход…
Первый год их провожал и встречал шеф, потом перестал, и только добывал правдами и неправдами лимиты на чудовищное количество электроэнергии для генератора Совмещенных Пространств. Год их приглашали на семинары по теории СП, но прекратилось и это. Наука безжалостна. В мозгу ученого едва хватает места для единственной страсти, а они теперь делали науку попутно. Самопишущие приборы, посылаемые без людей, доставляли бы не меньшее количество наблюдений — того, что называется экспериментальными фактами. Для них это было безразлично, и становилось все более безразличным. И то, что теория Совмещенных Пространств приобрела принципиально иную форму; и доказанная математически однозначность перемещения в СП и во времени; и круглосуточная, в четыре смены суета вокруг гигантской счетной машины, на которой обрабатывали доставленный баросферой материал; и почтительные визитеры: геологи, геоморфологи, магнитологи, палеоботаники, палеомагнитологи, палеонтологи, антропологи и журналисты. Через два дня на третий баросфера уходила в СП, только это имело значение — найти Кольку. Двухнедельные перерывы — на ремонт баросферы — они использовали для тренировочных походов и проверки тропического снаряжения.
Через год начались просьбы — взять кого–нибудь третьим — осторожные намеки на бессмысленность их надежды. «Гипотеза Новика–Бурмистрова, — мямлил очередной визитер–физик, — э–э, коэффициент соответствия порядка шестидесяти, пустующее, э–э, место…» Коэффициент соответствия! Физик упирал на их собственную гипотезу, которую они обосновали очень изящно за первый месяц после возвращения, пока Рафаил лежал в клинике. Обосновали… «Пусть простят мне назойливость, но математические экзерсизы могут привести, э–э, к любым желаемым результатам… Факты, факты не оставляют надежды… Простите?» Доктор Левин подхватил визитера под руку и увел. С тех пор им не осмеливались напоминать о фактах. О том, что каждый раз они проводили в СП в шестьдесят раз больше времени, чем протекало на Земле… за это время. Именно так. Они пробыли в Равновесии примерно семьдесят пять часов — по тамошнему времени — а часы лаборатории отбили от старта до возвращения баросферы час пятнадцать минут. За следующие триста выходов они пробыли в СП примерно триста часов, и теперь уже специальное устройство автоматически, до микросекунд точно фиксировало земное время. Один к шестидесяти: вместо трехсот с минутами — пять часов с секундами… Гипотеза Бурмистрова–Новика и объясняла этот феномен, и получалось, что за месяц, пока Рафаил подлечивался, Колька прожил в Равновесии пять лет, а за первый год бесплодных его поисков — шестьдесят лет. И на это ссылались визитеры, и об этом думали уже через год все кругом: по вашей же теории ему сейчас девяносто лет, бросьте, перестаньте, перестаньте, хоть возьмите с собой Иващенко или Мондруса, Даню — для кого вы держите пустое место?!
Они молчали, и через двое суток на третьи закрывали за собой люк баросферы. Старт, старт! старт!! Когда ВАК присудил им докторские за гипотезу, был день рождения Кольки — двадцать восемь лет. Там ему исполнилось сто тридцать… Старт!!! Еще через месяц (пять лет) была обоснована последняя теория Совмещенных Пространств. Ее вывела группа теоретиков из наблюдений Бурмистрова и Новика за последний год (шестьдесят лет).
«Представляется достоверным (полстраницы формула). Таким образом, в квантовом выражении (формула, справа ее номер — 26). Подставляя выражение 26 в исходное выражение получаем… Таким образом, в настоящее время наше пространство–время отстоит на 30 000 лет от коммутируемого пространства–времени Карпова, Бурмистрова и Новика… За счет феномена Бурмистрова–Новика этот интервал сокращается (см. выражение 21) и за пятьсот лет земного времени перейдет через нуль».
— Еще посмотрим, — сказал Рафаил Новик, пролистав журнал.
Швырнул его на полку — шмяк. Туда, где сваленные в кучу, валялись журналы, от «Нейчур» до «Пари–матч», и от «Успехов физических наук» до «Огонька». Никогда они этих журналов не разворачивали. Не хотели. Лишь на стене был приколот разворот из «Смены» — Карпов в насунутом берете, лоб и глаза в тени, зубы оскалены и сверкают, как солнце, над рыжей бородой. Чуть ли не последний кадр, отснятый Рафаилом перед нападением гигантопитека.
Так они жили три года. Единственная тема, которую они обговаривали без конца — попадания.
