каюты… Что? В коридоре никого не было, ни–ко–го. Вот выйдя на прогулку, он встретил доктора Шерну — конечно, куратор знает его — известный, известный человек, главный космокуратор станции Марс–2… Приятнейший человек! Последнее время — несколько замкнутый. Всегда в одиночестве. Они обменялись парой слов, и доктор Шерна удалился. Кажется, он спешил. Когда это было? Д–э–э, минут за десять до метеорной атаки…
Когда Савельев покинул каюту, он знал не больше, чем до разговора с Хайдаровым, но его бледно– голубые глазки сияли огнем бескорыстного любопытства. Вентиляторы боролись с запахом сдобы повышенной калорийности. Хайдаров вызвал следующего — Марту Стоник. Вот и верь свидетельским показаниям — Шерна оказался «несколько замкнутым»…
Марта Стоник вошла с надменно вздернутой головой. Поздоровалась, швырнув два пальца к козырьку каски — ладонью наружу. Комбинезон сидел на ней, как влитой. Он был склеен из какого–то особенного материала, мягкого и уютного на вид. Экая малютка, подумал Хайдаров. сантиметров… сто шестьдесят. Возраст определить трудно — не меньше двадцати пяти. не больше сорока. Губы юношеские, руки–детские, с глазами что–то неясно. Глаза, скользнув по Хайдарову, уперлись в оранжевую стенку шкафчика с личным оружием командира и в них, мелькало. Что–то с ней нехорошо, подумал Хайдаров и напомнил себе, что здесь он следователь, и надо отодвинуть сострадательность и добропомощность… «Да что с тобою сегодня, — сказал он себе, — ты Куратор, и оставайся им. С ней что–то происходит скверное. Какое интересное лицо — не греческое, как можно бы ожидать по фамилий, скорее египетское, коптское. Оно было бы красивым, если бы не мрачность — обрати внимание, не сиюминутная мрачность, а постоянная, характерологическая… Да что она там увидела, на этом шкафчике?»
Пассажирка взглянула, наконец, на него:
— Представляться не нужно, надеюсь?
— Давайте проверим, — сказал Хайдаров. — Вы — доктор Марта Стоник. Физик?
— Химфизик, специалистка по ударным волнам. Институт Систем Жизнеобеспечения, Луна– Северная.
— Полетите вы с Марса.
— Тонко подмечено, — сказала Марта Стоник.
— Летали на испытания систем? Всегда завидовал вашей службе…
— Ах, вот так… Я всегда завидовала вашей.
— Почему?
— Э, сначала вы объясните, почему.
— Пожалуйста, — сказал Хайдаров. — Я делю цели на первичные и вторичные. Вот, скажем, наша служба. Мы…
— Пастыри, — сказала Марта Стоник.
— Я, знаете, побаиваюсь Теологических выражений. Но пусть будут пастыри. Овцам прежде всего необходимы пастбища, водопои. Овчарни, а потом уже — пастухи. Вы даете пастбища, вы — необходимы. А мы — третий эшелон.
— О Господи! И это говорит психолог!
— Очень понимаю, — с удовольствием согласился Хайдаров. — Нисколько не спорю, все изложенное могло быть изложено в семнадцатом столетии. В девятнадцатом — наверняка. Но каждый имеет право на собственные заблуждения, не правда ли? Я заблуждаюсь, и знаю это, и мало того — буду упорствовать в своих заблуждениях до конца.
— Любопытно, — сказала пассажирка.
— Да что вы, ничего любопытного, — сказал Хайдаров. — Моя основная цель — быть адекватным моим обязанностям. Для этого я должен любить и почитать вас. И я стараюсь любить и почитать все вам принадлежащее, даже ваши профессии.
Пассажирка щелкнула пальцами и засмеялась. В каюте было темновато, и она наклонилась, чтобы разобрать надпись на значке.
— «Николай Хайдаров», — прочла она. — Ладно. Можете называть меня Мартой. Это вы каждому пациенту рассказываете? Насчет любви и почитания?
— Каждой пациентке, — протяжно сказал Хайдаров. — Иногда подношу цветы.
— Простите, — сказала Марта Стоник. — Язык мой — враг мой. О чем будем разговаривать?
— О пристрастиях. Почему все–таки вы завидуете нашей профессии?
— Власть. Кураторы для меня — олицетворение власти.
— А, снова пастыри и овцы… — сказал Хайдаров.
Он не стал объяснять, что власть — космического психолога в частности — существует лишь тогда, когда есть две стороны. Готовая ее осуществить и готовая ее признать. Что в XXI веке немного найдется властолюбцев и почитателей власти, а поэтому они подозрительны для психолога, как люди, отступающие от нормы. Ему уже было ясно, что властная, резкая и самолюбивая женщина вряд ли могла быть «субъектом X». Скорее, оказавшись один на один с раненым, она бы голову сложила, но его бы вытащила из аварийного отсека, — не только из человеколюбия и чувства долга. Ведь Шерна был огромный и здоровенный мужчина, а она — маленькая и слабая. Вытащив его. Марта лучшим образом удовлетворила бы свое самолюбие.
— Вы возвращаетесь в свой Институт, на Луну? — спросил он.
— Да.
— Скоро ли у вас отпуск?
— Я только что из отпуска. Но в чем дело, куратор? Вы лучше скажите прямо, что вас интересует.
— Пожалуйста. Где вы были в момент метеорной атаки?
— Ах, вот так… — сказала пассажирка. — Вы из Института космических психологов? Что за дело ИКП до метеорных атак и прочей прозы?
— Я говорю с вами от имени экипажа.
— Экипаж… Ах, вот так. Чем же интересуется экипаж: метеорной атакой, или мною?
— Вами.
— Тогда я отказываюсь говорить.
— Простите, — смиренно проговорил Хайдаров. — Я думал, вы знаете. Во время атаки смертельно ранен человек.
— Кто?!
— Филип Шерна.
— Какое несчастье, — с едва скрытым облегчением пробормотала пассажирка. — Теперь я понимаю. Он безнадежен?
Хайдаров рассказал то, что знал: тело заморозили только через двенадцать минут после клинической, смерти, и в малой ракете–контейнере отправили на Землю. Смогут ли там оживить — неизвестно. Судовой врач полагает, что шансов нет.
— Жаль его, — сказала Марта. — Я была едва знакома с ним. Мне говорили — он выдающийся человек.
Николай всмотрелся в ее лицо и перевел взгляд на шкалу акселерометра. Первые три, цифры — 0,11 — ярко и неподвижно сияли в темноте окошечка. Корабль неслышимо плыл по Корабельной орбите, чуть вытянутому эллипсу, увешанному маяками — по темной дороге длиной в сто тридцать тысяч километров, которую он пробегай за двадцать четыре часа, оставаясь при этом как бы на месте, в зените западного побережья Африки, и если там сейчас была ночь и облака не застлали небо, то Люди, подняв глаза, могли Видеть яркую, медленно мигающую звезду, — корабль вертелся вокруг центра тяжести, поддерживая ускорение с точностью до одной сотой земной силы тяготения, о чем и свидетельствовал акселерометр. Ноль одиннадцать и что–то еще — четвертая и пятая цифры все время, менялись, особенно пятая, она в неистовой спешке стремилась сообщить о каждой десятитысячной доле «же», она отзывалась на каждый шаг вахтенного штурмана в третьем уровне рубки, на движение пневматического лифта, поднимающего из кладовой завтрак для пассажиров, и совсем, уже с безумной скоростью, так что цифры сливались в мерцающий голубой прямоугольник, пыталась успеть при включениях корректировочных двигателей.
Глядя на акселерометр, Хайдаров спросил:
— Иными словами, Шерна вам не нравился?
