— Смотри сам. — Она подняла дневник с очага — пластины нержавеющей стали, привинченной к мосткам. Дневник валялся там, где она его бросила, когда ринулась к Андрею. «Черт. Надо было взять контейнер», — прочел Андрей.
— То есть, за считанные секунды до начала атаки появилась слышимость… Почему?
— Не знаю, — сказала Аленка.
— Я сегодня сочинил сто гипотез про твое дальнеслышанье, и чую, — все они ложные. Ох, беда мне… — он рывком повернулся набок. — И я имею мистическое убеждение: этот самый эффект дальнослышанья мы объясним последним, а может быть, никогда не объясним.
Андрей вздохнул и закрыл глаза. Аленка крутила на пальце свою любимую игрушку — большой пистолет Зауэра.
— Ты бы положила пистолет… — не открывая глаз, сказал Андрей.
— Положила уже. Ты знаешь, Андрей, мне странно. Даже низший разум, зачаточный — все равно. Зачем ему нападать, если мы не приносим вреда?
— Почему низший? Дай бог какой… — сонно сказал Андрей.
— Ладно. Ты поспи, мудрец. Пожалуй, я тебя прощу. В будущем, уже недалеком.
— Легко нам все дается, Аленушка. Чересчур легко… Не люблю я… легкости.
— Ты спи, — сказала Аленка. — Ты совсем одурел в этих джунглях. Спи.
…Она сидела над Андреем и прислушивалась к его дыханию — больному, тяжелому и все равно знакомому до последнего звука. Она сидела гордая и счастливая, охраняла его сон, и знала, что ничем его не возьмешь — ни славой, ни деньгами. Он все равно будет самим собой. И все равно будет такой же беспомощный — даже удивительно, рабочий парень, золотые руки, и в сути — совершенно беспомощный, но это знает только она, потому что Андрей не отступает — ни за что. В его уверенности что–то есть от большой машины, от трактора, или танка. Ведь Он все предсказал заранее, и хотя ему никто не верил, кроме Симки Куперштейна, он добился своего. «А Симка — молодец; тоже настоящий ученый», — подумала Аленка. Ей вспомнилось, как Лика устроила вечеринку в своей шикарной генеральской квартире и Андрей все испортил. Лика сказала обиженно: «Твой сибирский стеклодув просто невыносим», потому что она была влюблена в Симку, и на вечеринке он робко попытался ухаживать, но Андрей все испортил.
Андрей сидел в кабинете с Костей. Поначалу они спорили тихо, и пили «Спотыкач», а потом Андрей захмелел и стал орать.
Симка потихоньку встал и пошел в кабинет.
— Что он орет? — спросила Лика, глядя вслед Симке. Тогда Аленка тоже пошла в кабинет. Симка грустно смотрел на Андрея, приложив два пальца к губам — знак высшего внимания. Костя презрительно улыбался.
— Модель мозга в муравьиной семье, — говорил Андрей, не сводя глаз с Симкиных пальцев. — Допустим, что двести тысяч муравьев соединили свои головные ганглии.
— Ты выпей, — сказал Костя, но Симка только повел ресницами.
— Вопрос, — сказал Андрей. — Как это может произойти, ага? Я думаю, так: бивуачный клуб Эцитонов почему–то не распался.
— Почему? — тихо спросил Симка.
— Мутация. Вывелся очередной расплод, должен быть сигнал — идти в поход, понятно? Предположим, что в результате мутации этот расплод не принимает сигнала…
— Понятно. — Симка опустил пальцы. — Мутанты останутся на месте: стационарный клуб…
— Ага, а в клубе у них непрерывный контакт через сяжки. Правдоподобно, ага?
Она долго не могла отучить его от сибирского «ага»…
— Вот и добился своего, ага? — сказала Аленка, и осторожно дернула Андрея за ухо.
— Это ты, — пробормотал Андрей, — а я сплю.
— Вот и просыпайся теперь, — сказала Аленка. — Поешь и спи дальше.
— Нет…
Так он и не проснулся. Алена заставила его перебраться в палатку и он проспал весь день — свой день победы — и проснулся только следующим утром.
IV
Еще один рассвет, а за ним еще один день. Невыносимо парит, наверно, днем прольется гроза. Ковбойки мокрые, по палатке бегут капли — влажность девяносто пять, температура тридцать. С утра. И солнце еще не вышло из–за леса.
Очень жарко и душно, и тяжко на сердце, как всегда в такие дни.
Андрей, распухший, как резиновая подушка, пьет кофе и пишет план опытов на сегодняшний день. Он страшно возбужден, у него токсическая лихорадка после укусов. Завтракать не хочет. Попугай Володя сидит на перилах и смотрит на стол то одним, то другим глазом, — клянчит. Время от времени он произносит: «сахаррррок».
Крокодилов не видно.
Так начинался самый важный, решительный день. Среди глухих джунглей, в затопленных лесах, трипанозомных, малярийных и бог еще знает каких.
Аленка думала обо всем этом и крутила свою утреннюю карусель. Завтрак, посуда, снаряжение. Сверх этого она нашла чехлы для контейнеров, яркооранжевые, как переспелые апельсины; прижгла Андрею укусанные места — двадцать восемь укусов. Потом забралась в палатку и записала в дневнике: «Очень вялое самочувствие, неровный пульс. Испытываю тревожные опасения. Когда пытаюсь их сформулировать, получается, что О. создают какое–то биополе, враждебное мне и вызывающее тяжелое настроение. Хотя возможно, это обусловлено моим состоянием и жарой».
— И все, — бормотала Аленка, пряча дневник на самое дно ящика. — И кончено. Теперь ни пуха, ни пера. В самом деле, ей стало легче, когда она влезла в комбинезон и выставила на солнце термобатареи. Вентилятор гнал по мокрому телу прохладный воздух, и с непривычки было знобко, пошла гусиная кожа. Андрей с кряхтеньем шагал по тропе, жужжал над головой диск, листорезы сыпали па комбинезон дождь шинкованных листьев, и ей стало спокойно и уютно, как у себя в прихожей.
— Сейчас начнут, — сказал Андрей. — Давай пока проверку слуха.
Они включили магнитофончики и Андрей принялся шепотом наговаривать цифры. Алена повторяла то, что слышала. Цифры Андрей заранее выписал на бумажку из таблиц случайных чисел. С расстоянием становилось слышно не хуже, а лучше. На дистанции тридцать метров Алена четко–четко слышала комариный голос с подвыванием: «ноль–ноль–девять–четыре…»
И внезапно муравьи начали второй опыт.
Атака.
Крылатые обрушились на шлем из–за спины, совершенно неожиданно и сразу закрыли забрало. Аленка вслепую сдернула чехол с контейнера, включила секундомер и замерла, глядя на стекло. Противно заныли виски — стекло кипело муравьями у самых зрачков.
…Пунцовая каша на забрале — кривые челюсти скользят, срываются, щелкают, как кусачки, и кольчатые брюшки изогнуты и жала юлят черными стрелочками.
«Не жалят, берегут яд, — подумала Аленка, берегут, берегут, для дела берегут», — и ей стало жутко при одной мысли о деле. Под маской было красно, как на пожаре, Огненные скребли челюстями везде, кругом, у груди и подмышками, и внезапно забрало очистилось. Секундомер — стоп. Несколько крылатых еще бегали по стеклу, мешали видеть Андрея. Она смахнула их — ступайте, недисциплинированные. Пешие колонны, не успевшие вступить в бой, разворачивались на тропе.
Алена, вздрагивая, прошла по муравьям к Андрею.
— Сколько? — спросил Андрей.
— Три и семь.
— У меня четыре секунды ровно.
— Неважная у тебя реакция, — сказала Аленка. — Посмотри на свое стекло.
— Чистое.
— «Только и всего», — сказала Аленка.
— Не понял.
— Яда нет. Грызли, но не жалили, только и всего.
