согласился со мной. – Овидий, «Метаморфозы».
Затем Атто продолжил рассказ. Атенаис выполняла роль правящей королевы, не являясь таковой: она принимала, беседовала и очаровывала всех послов. Король выставлял ее напоказ с большим удовольствием – ведь таким образом она служила монархии.
– Она точно знала, что король не любит ее, – горько заметил Атто, – но она также знала, что нужна ему, чтобы «быть любимым самой красивой женщиной империи», как она сама охотно и неоднократно повторяла. Украшение, как и многое другое, не более.
В это время мы подошли к стеклянному фасаду. Вновь оказавшись во власти оптического обмана, который вызывали зеркала, я с удивлением наблюдал, как галерея увеличивалась, а отображающееся проецировалось почти до бесконечности, вплоть до холма Святого Петра. Я подумал, что эта восхитительная и утонченная иллюзия была похожа на судьбу мадам де Монтеспан – иллюзорной королевы Франции.
– Что объединяло Атенаис и Марию, так это мужество давать отпор королю, – добавил Атто. – Она не боялась высказывать свое мнение и обладала при этом устоявшимся вкусом, как настоящая королева.
За десятилетие ее «господства» Версаль стал таким, каким мы знаем его. Папье-маше эфемерных строений, которые во времена Луизы сохранялись на время праздника, превратились в камень и туф, в бронзу и мрамор, которые были упорядочены в скрытой закономерности случая, то есть ради озадачивающего эффекта, а вокруг замка выросли рощи, фонтаны и цветочные клумбы. Большой канал заполнился миниатюрным флотом гондол и фелюг, бригантин и галер. И парк, стонущий под тяжестью летней жары, теперь украсился китайскими павильонами с белоснежными и небесно-голубыми крышами.
Однако Атенаис предпочитала заниматься своей собственной резиденцией неподалеку от Версаля, которая во всех мелочах повторяла его. Для создания этого великолепия был вызван великий Ленотр (гений архитектуры, тот самый, что оформлял Версаль как резиденцию, а перед этим – Вок-ле-Виконт – печально известный замок генерального контролера Фуке), и он превзошел самого себя, создав парк с ночными гиацинтами, нарциссами, левкоями и анемонами, бассейны с теплой водой, пахнущей пряными травами…
– …и всем, о чем не может и мечтать тот, кто такого не видел. Ах, к сожалению.
– Почему вы так говорите? – спросил я его, услышав, как он печально вздыхает.
– Да потому что судьба всей той красоты была такой же, что и судьба замка Фуке. Как только его владелица впала в немилость, все это погибло, как однажды пал и Вок-ле-Виконт, когда хозяин замка был арестован. И это лишнее подтверждение того, о чем я тебе говорил.
– Но почему? Что произошло?
– Яд. мой мальчик, отравление. Самый большой процесс столетия. Почти всем пришлось за это заплатить. И Атенаис была замешана в том деле не меньше, чем Олимпия Манчини. Свидетели сообщали, что видели, как те на черных мессах приносили в жертву младенцев, дабы сохранить любовь короля. Дело замяли, но для Атенаис это все равно означало конец. И охотник понял, что он сам стал дичью.
Когда король узнал, на какие подлости способны его возлюбленные, когда он услышал о сатанинских ритуалах и колдовстве, организованных только для того, чтобы обеспечить себе место в его постели, он понял, что во всех его любовных связях и романах было слишком мало любви. Он и до сих пор под впечатлением этого открытия. Со времен Марии Манчини, когда близкие принесли его на алтарь власти, он был убежден, что изменил свой статус. Но на самом деле все повторялось: он опять был лишь фигурой на шахматной доске для тех, кто клялся ему в верности. И на сей раз король был один: ему больше не суждено было получить в утешение возможность разделить свою печальную участь с женщиной своей жизни. Так открылась дверь в его старость.
Мы завершили тщательное обследование второго этажа и поднимались по главной лестнице. Дошли до самого конца лестницы и попали на четвертый этаж, где когда-то жили слуги. По сравнению с остальными помещениями виллы здесь был другой мир: никакой мебели, стены и потолок даже без штукатурки и каких-либо украшений. Было несколько мезонинов для слуг, помещение для шорной мастерской и служебные комнатушки. Пауки, мухи и мыши безраздельно хозяйничали на этом холодном мрачном этаже, который показался мне отражением последних безрадостных лет жизни его христианнейшего величества короля.
В поисках тайников мы продолжали неутомимо простукивать стены костяшками пальцев, проверяя, не скрывается ли под планками какой-нибудь люк или под нишей окна – сейф.
Затем мы наткнулись на комод, который не хотел открываться в отличие от всей остальной мебели на «Корабле», он был закрыт.
– Ага, возможно, мы наконец у цели! – воскликнул аббат воспрянув духом. – Сбегай вниз, на второй этаж, и возьми нож в любом ящике со столовыми приборами. Мне кажется, я видел его в том большом шкафу, который стоит на вычурной ножке великого генерала, – захихикал он, намекая на деревянную резную фигуру импозантного, строго глядящего сатира.
На втором этаже я ничего не нашел, потом спустился на первый этаж и таки нашел там нож. Прежде чем подняться, я еще раз бросил взгляд на один из портретов благородных дам, висевших на стене, – раньше я не замечал его.
На картине была изображена дама средних лет, с немного округлыми формами, черты лица не то чтобы отталкивающие, но какие-то заурядные и невыразительные, что никак не соответствовало общей пышности портрета. Однако по одежде дамы можно было сразу понять, что перед нами не простой человек. Под рамой я прочитал надпись: «Мадам де Ментенон».
Это имя я встречал уже в третий раз. Разве она не была той дамой, на которой тайно женился его величество король, как рассказывал мне аббат Мелани? Должно быть, это она. Я еще раз посмотрел на портрет: абсолютно невыразительное лицо, почти как у женщины из простонародья, оно составляло резкий контраст с полными аристократизма лицами других фавориток короля, чьи портреты висели по обе стороны от нее.
– Мадам де Ментенон… – бормотал я на пути на четвертый этаж. – Как только король Франции мог жениться на ней? Я имею в виду, после этих очаровательных женщин…
– Ты видел внизу ее портрет? Невероятно, не правда ли? – заметил Атто и схватил нож, который я ему подал. – Король женился на ней тайно в одну октябрьскую ночь семнадцать лет назад, всего через два месяца после смерти королевы Марии Терезии.
– Тайно… – вспомнил я. – Вы уже рассказывали мне об этом несколько дней назад, когда мы были на «Корабле» в первый раз. И все же боюсь, что неправильно понял вас: она является супругой, которая не может считаться королевой. Мне кажется, я уже слышал о таком браке королевских особ, когда супруга короля не правит рядом с ним и не наследует трон…
– Нет, это морганатический брак, ты заблуждаешься. А Ментенон досталась еще более скромная роль: она – «не провозглашенная», то есть не официальная жена. При дворе все знают о браке, и он совершенно законен для короля. Он не хочет только, чтобы о нем упоминали.
– Но кем эта женщина была до того? – настаивал я, вспомнив, что аббат назвал ее «абсолютно непрезентабельной для общества».
– Гувернанткой, которая, как я уже тебе рассказывал, ребенком даже нищенствовала и просила милостыню, – сказал он, улыбаясь, и посмотрел на меня, высоко подняв брови.
Я решил подождать, пока Атто управится, а он, ковыряя ножом в замке ящика, продолжал рассказывать дальше.
Франсуаза Д'Обинье, которую король позже наделил титулом мадам де Ментенон, в то. время уже десять лет работала гувернанткой детей, которых Монтеспан подарила его величеству королю. Ментенон была на три года старше своего господина, и в ее венах не было ни капли голубой крови. Она была сиротой,
