Император Германии и всей Священной Римской империи Фридрих II Гогенштауфен не был похож на своего великого деда, носившего такое же имя и прозвище Барбаросса. Пожалуй, отличался он и от всех других своих царственных предшественников, суровых, бескомпромиссных, склонных к лобовым атакам, привыкших, как на войне, так и в мирном правлении приступом брать любое препятствие. С появлением Фридриха, как замечают исследователи, на арене средневековой истории возникает новый тип государя. Изворотливый ум этого правителя постоянно находился в поиске и работал в тесном взаимодействии с глубоко спрятанной от окружающих хитростью. Вот какая характеристика дается этому не избалованному вниманием историков монарху в книге «Эпоха Крестовых походов», впервые изданной в России в 1897 году на основе второго тома «Всеобщей истории» под редакцией французских ученых Э. Лависса и А. Рамбо:
«…Недоверчивый и лукавый, он вносит в искусство управления такие политические приемы, которые были чужды его предшественникам. Он обладает более тонким и гибким умом, чем они, но лишен настойчивой энергии и упорства своего отца или деда. Если в критические минуты и сказывается в нем кровь Гогенштауфенов с их надменной твердостью и неумолимой жестокостью, то по иным чертам характера его можно отнести к другой расе и иной эпохе. Приветливый, любезный, обольстительный, он напоминает уже властителей времен Ренессанса. С другой стороны, где бы мы ни наблюдали его – в Германии или Италии, – не только его политика, но и принципы его правления до такой степени изменчивы, что в одном месте он оставляет феодальный строй в полной силе, тогда как в другом организует королевскую власть в наиболее абсолютной форме, какую когда-либо видела Европа.
Поэтому надо отказаться от попытки внести в его портрет единство, которого нет в его деятельности: эта личность, так часто изменяющаяся, выступит рельефнее в самом изложении событий. Фридрих является как бы представителем новой эпохи; его справедливо называют предшественником итальянского Возрождения в его двойной форме – литературного гуманизма и артистического характера культуры. Выросший при палермском дворе, где в предшествующем веке работало столько арабских, греческих и латинских ученых, он сам обладает большими познаниями в математике, живо интересуется естественной историей и нераздельными тогда астрономией и астрологией. Его трактат об охоте „Dearte venandi cum avibus“ свидетельствует о его знакомстве с анатомией и зоологией; он собрал настоящую коллекцию животных Востока и повсюду возил ее с собой во время своих итальянских войн.
Он занимался медициной, ветеринарным искусством, хирургией; ему приписывается открытие некоторых лекарств. Он знал несколько языков: кроме итальянского и немецкого, еще французский, греческий и арабский. Он писал стихи, притом, не только на латинском, но и на народном языке, и Данте в своем трактате „De, vulgari eloquio“ говорит о нем как об одном из пионеров итальянской поэзии. Вокруг него группируется целая школа сицилийских трубадуров, которые по примеру провансальских воспевают любовь и наслаждение; между ними мы находим и некоторых сановников Фридриха – например, его канцлера Петра Винейского.
Наука, просвещение являются для Фридриха не просто предметами любознательности: он видит в них один из элементов народного благоденствия. До него в Сицилийском королевстве, по свидетельству одного современника, „вовсе не было или было мало образованных людей“. Чтобы распространить образование, он основал университет в Неаполе. Он первым из императоров возымел мысль о подобном учреждении. В письме, которым он учреждал университет и которое разослал по всему королевству (1224), он заявляет, что хочет доставить возможно большему числу людей выгоды и свет знания. В Неаполе будут преподаваться все науки, „для того чтобы алчущие знания могли находить нужную им пищу в самом королевстве, чтобы они не были принуждены покидать отечество для образования и по крохам, как милостыню, собирать знания на чужбине“.
В Салерно находилась знаменитая медицинская школа; нам известны имена учителей, преподававших там в XI веке и даже раньше. Фридрих покровительствовал ей: он издал указ, в силу которого право практиковать в Сицилийском королевстве по медицине или хирургии предоставлялось только тем, кто прошел курс наук в Салернской школе (1231). Он привлекал к своему двору писателей и ученых, как, например, Михаила Скота, который перевел для него многие из трактатов Аристотеля, в том числе и „Историю животных“. Посылая эти переводы Неаполитанскому университету, он пишет, что „наука должна идти об руку с законами и оружием“, что без нее „человек не умеет достойным образом пользоваться жизнью и что она укрепляет силу духа“. Он указывает на то, что сам он, любя науку с ранних лет, старается заниматься ею и теперь, среди государственных дел. „Приказав перевести сочинения Аристотеля, – говорит он, – мы подумали, что это великое приобретение не доставит нам полного удовольствия, если мы не сделаем его доступным и для других. Никто не имеет большего права на обладание источниками античной мудрости, чем те, которые пользуются ими для утоления духовной жажды юношества“. Еще более приближается он к идеям нового времени в одном письме к жителям Верчелли: „Мы считаем выгодным для себя, – пишет он, – дать нашим подданным средства к образованию, ибо наука сделает их более способными к самоуправлению и управлению государством“.
Среди ученых, которым оказывал покровительство Фридрих, находился и великий математик XII столетия Леонардо Пизанский, введший в христианскую науку алгебру и арабские цифры и посвятивший императору свой трактат об алгебре, „о квадратных числах“. Фридрих не обращал никакого внимания на вероисповедание или религиозные убеждения тех лиц, которым покровительствовал. Особенно привлекала его арабская наука. Ученый еврей Яков бен Абба-Мари, переводчик сочинений Аверроэса, поселившийся в Неаполе, благодарит Бога за то, что Он „вложил в сердце нашего господина, императора Фридриха, любовь к науке и ее служителям и внушил ему расположение к нему, Якову, так что он помогает ему и его семье во всех нуждах“. Фридрих находился в сношениях с учеными арабами Египта, Испании и Африки; он призвал к себе Ибн-Сабина из Мурсии; он предлагал этим ученым вопросы о происхождении мира, бессмертии души; до нас дошел арабский текст этих вопросов вместе с ответами на них: это так называемые „Сицилийские вопросы“. Вместе со знаниями он заимствует у арабов и привычки. Он три раза был женат и окружал себя любовницами; в Лючере он имел, по-видимому, гарем с наложницами и одалисками; в одном из своих писем он говорит об их нарядах и издержках. Даже во время своих войн он возит с собой целую толпу женщин.
Каковы могли быть верования этого своеобразного ума? Его противники утверждали, что он вовсе не христианин. В одном послании ко всему духовенству и всем правоверным папа Григорий IX писал: „Этот «царь пагубы», как мы можем доказать, открыто заявляет, что мир был обольщен тремя обманщиками: Иисусом Христом, Моисеем и Магометом, и двое из них умерли в почете, третий – на кресте. Мало того, он утверждает, что только дураки могут верить, будто девственница могла родить от Бога, творца вселенной, он говорит, наконец, что человек должен верить только тому, что может быть доказано
