мольбами о пощаде… Даже сердца суровых рыцарей дрогнули – и они обратились к аббату Арнольду:
– Что нам делать, отче? Как отличать добрых христиан от неверных?
По свидетельству хрониста: «…аббат, боясь, чтобы те еретики из страха смерти не прикинулись правоверными… сказал: „Бейте их всех, Господь своих узнает!“ И перебито было великое множество…»
Поведавший нам об этом цистерцианский монах Цезарий Гейстербахский вполне оправдывает такую жестокость. По его свидетельству, незадолго перед этим на глазах у рыцарей «еретики осквернили книгу Святого Евангелия и сбросили ее вниз христианам, стреляя и крича: „Вот ваш закон, несчастные“. Христос же, насадитель Евангелия, не оставил без отмщения нанесенную Ему обиду. Ибо некоторые воины, разгоревшись ревностью к вере, точно львы, и по примеру тех мужей, о которых читается в книгах Маккавейских, подставили лестницы и бесстрашно взошли на стены…» Во всяком случае, Арнольд-Амори в письме к папе поздравляет его с чудесной победой, торжественно объявляя, что «около пяти тысяч человек были подняты на мечи, невзирая на пол и возраст»… «После этого, – гласит „Песнь“, – быдло разбрелось по домам, битком набитым богатствами. Но не много преуспело, ибо, увидав это, французы задохнулись от бешенства: они прогнали разбойников палками, как собак!» Расправившись с теми, кто уже сослужил им добрую службу, крестоносцы подожгли город. Пылающие дома рушились, погребая под развалинами обезображенные трупы тех, кто прежде жил в них… «…Сгорел также собор, построенный мэтром Жерве, от жара он дал трещину и раскололся пополам…»
Крестоносцы горько оплакивали «потенциальную прибыль», обратившуюся в пепел. В надежде отыскать что-либо ценное они оставались близ города еще три дня – а потом, как сообщает хронист: «… ушли все, и шевалье и сержанты, ушли из мест, где ничто их больше не задерживало, и их поднятые стяги бились по ветру…» И что им до возмущения трубадура Гильема Фигейры, который напишет в знаменитой сирвенте: «Ты носишь позорную шапку, Рим, ты и Сито за то, что вы устроили в Безье такую ужасную бойню!..»
Вскоре депутация от Нарбонны обещала крестоносцам безоговорочное повиновение. А спустя неделю они уже стояли под стенами Каркассона.
Сюзерен Тренкавеля король Педро Арагонский попытался сыграть роль посредника. Вместе со своим шурином графом Тулузским он посетил Арнольда-Амори, чтобы добиться для виконта выгодных условий мира. Крестоносцы потребовали полной капитуляции, добавив: раз Раймунд-Роже невиновен, пусть уходит из города с эскортом в 12 рыцарей. Но его подданные должны остаться – на милость победителей. Когда Педро вернулся в осажденный город и лично передал ультиматум виконту, тот ответил – он не согласится на это, даже если с него живьем сдерут кожу. Арагонский король «…вернулся домой печальный, – говорит „Песнь“, – недовольный самим собой и озабоченный тем оборотом, который принимает дело…».
А дело принимало и впрямь серьезный оборот. Даже сейчас, глядя на величественные стены и башни старого замка, понимаешь – с ходу его не взять. К тому же его сторожили отборные отряды виконта. И все же слабое звено в обороне крепости нашлось. Разведка крестоносцев донесла, что пригороды – Бург с севера и Кастеллар с юга – укреплены куда хуже. И вот 3 августа, под громкое пение Veni Sancte Spiritus, рыцари ринулись на штурм Бурга. Он не устоял. Кастеллар был укреплен чуть надежнее, да и защитники его дрались как львы. Первая атака захлебнулась, но крестоносцы пустили в ход технику. Их хитрую осадную машину хронист Пьер де Во-де-Серне называет «кошкой» – ее неутомимые «лапы» царапали верх стены, прикрывая деревянный навес, увешанный воловьими шкурами, который медленно, но верно продвигался к основанию. В нем укрылись саперы – и, хотя защитники спалили машину дотла, они успели-таки подрубить балки. На рассвете стена рухнула. Теперь в руках Транкавеля остался лишь Ситэ. К середине августа кончилась вода.
«…В городе укрылось много народа, и целый год к нему было бы не подступиться, ибо башни его были высоки, а стены снабжены амбразурами. Но крестоносцы перекрыли воду, а колодцы пересохли от жары. Больные на улицах и разлагающаяся палая скотина издавали страшное зловоние… »
И здесь произошло одно из самых странных событий всего альбигойского похода. Как утверждает хронист крестоносцев Гильом Пюилоранский, «виконт Роже, объятый ужасом, предложил следующие условия мира: горожане выйдут из города в чем есть, а сам виконт останется заложником до принятия соглашения». Его тезка Гильом Тюдельский настаивает на другой версии – мол, виконта пригласил в неприятельский лагерь некий барон, а, когда тот явился в лагерь, его не выпустили назад. Так или иначе, Раймунд-Роже, с которым, кстати, был эскорт в сотню рыцарей, отправился в шатер графа Неверского – и больше его никто никогда не видел. «Остался ли он в заложниках по доброй воле и тем самым совершил поступок безумный» – или был захвачен и брошен в темницу, известно о нем лишь одно: 10 ноября 1209 года он умер в плену от дизентерии.
Столь прозаический финал не помешает трубадуру Гильему Ожье сложить трогательную и возвышенную поэму о смерти юного виконта:
И сотни рыцарей, и сотни дам прекрасныхЛьют слезы по нему… Но все, увы, напрасно!Убит, убит преступною рукою…Кто сможет оправдать предательство такое? Псы вероломные, отродие Пилата!Он за людей своих радел, а не за злато… Подобно Господу, по шаткому мостуПрошел он этот путь – и сгинул в темноту… Обезглавленный город был вынужден капитулировать. Осажденные открыли ворота и покинули его, как того потребовали крестоносцы, – мужчины в исподних штанах, женщины в нижних рубашках.
По свидетельству Гильома Тюдельского, «они вышли очень быстро, без верхней одежды. Они (рыцари) не дали взять с собой ни пуговицы». Условия капитуляции были просты: «всех обитателей в обмен на все ценности». Пощадили даже еретиков – возможно, Раймунд-Роже и впрямь купил их жизнь ценою собственной свободы. Но вероятнее всего, крестоносцы, во что бы то ни стало, стремились сохранить для себя сокрытое за стенами крепости добро. Поживиться и впрямь было чем – золото и серебро, украшения и роскошная утварь, одежда, ткани, оружие, лошади и мулы (те, что еще не успели пасть от жажды). Короткая двухнедельная осада сохранила нетронутыми залежи провианта. Крестоносцы тщательно рассортировали имущество и приставили к нему охрану из вооруженных рыцарей. «Мы отдадим эти средства одному из богатых баронов, дабы правил он страной во благо Господа», – провозгласил в своей проповеди Арнольд-Амори. И добавил, обращаясь к своим воякам: «Видите, какое чудо сотворил для вас Царь Небесный, и ничто не может устоять перед вами…»
Однако чудо чудом, а земле, зараженной ересью, нужен был хороший «лекарь». В захваченном Каркассоне был срочно собран совет. Как гласит «Песня», сначала обратились к Эду Бургундскому, потом к Эрве Неверскому, потом к графу де Сен-Поль. Все трое ответили отказом.
Тогда, как пишет Зоя Ольденбург, «комиссия в составе двух епископов и четырех шевалье назвала Симона де Монфора, графа Лейсестера. Этот дворянин, прямой вассал короля Франции, владел внушительным фьефом между Парижем и Дре, простиравшимся от замка Шеврез до поймы Сены, и имел многочисленных вассалов среди владетельных сеньоров Иль-де-Франса. В сравнении с герцогом Бургундским или графом Неверским он был мелкой сошкой, но неудачником его назвать нельзя. Он пользовался известностью: выходец из знатного рода, отличившийся в походе 1194 года в армии Филиппа-Августа, затем в 1199 году во время Четвертого крестового похода. Он был одним из тех, кто отказался идти в наемники к венецианцам и, сражаясь около года в Святой земле, снискал себе отличную репутацию. В свои 40–45 лет он отличался прямотой суждений и имел авторитет храброго воина. Во время осады Каркассона он проявил себя как герой: когда штурмовали Кастеллар и крестоносцы вынуждены были отходить, Симон один в сопровождении оруженосца под градом стрел и камней выскочил ко рву, чтобы вытащить раненого. Подобный жест со стороны уже немолодого капитана доказал легатам, что перед ними человек, способный стать руководителем.
Сам Симон де Монфор поначалу тоже отказался от предложения легатов. Но потом, заставив их поклясться, что он в любое время получит надлежащую помощь, согласился. Предосторожность мудрая и необходимая: Симон видел, что бароны взвалили на себя непосильную ношу, и боялся, что, едва будет объявлен новый руководитель, они тут же откажутся от ответственности. Принимая титул, Симон де
