беспокойство и раздражение от постоянного уличного шума, звонков велосипедов, сигналов проходящих по реке лодок, свиста коршунов, голосов мальчишек, торгующих парафином, чьи пронзительные крики раздавались с восьми утра, — все это составляло ткань событий моей жизни.
По-матерински заботливая гречанка-горничная каждый день сообщала мне, что сегодня я выгляжу лучше, чем вчера, а высокие чернокожие мальчики-берберы, служившие в отеле посыльными, которые время от времени приносили мне миску супа, широко ухмылялись, доводя ощущение болезни до предела.
Когда я наконец встал на ноги, я едва мог ходить, и доктор рекомендовал мне уехать из пыльного и шумного Каира и остановиться неподалеку от пирамид. Эта мысль мне понравилась, потому что, как все люди, не привыкшие болеть, я испытывал животную ненависть к месту, в котором пережил боль; так что я с радостью ожидал свежего воздуха долины Гиза.
Дорога заканчивалась на краю пустыни, где над песчаным плато высились пирамиды. Там имелись несколько лавок, сарай, где можно было нанять верблюда на час, и просторный отель, один из лучших в Египте; его бассейн и открытая танцевальная площадка в буквальном смысле находились в тени великой пирамиды Хеопса.
На протяжении своей весьма изменчивой и разнообразной жизни мне приходилось ночевать во многих странных и необычных местах, но комната в Гизе всегда вспоминается мне как нечто совершенно замечательное. Лежа в постели, я видел Великую пирамиду, находившуюся на расстоянии двадцатиминутной пешей прогулки. Ее колоссальный треугольный силуэт заполнял все пространство моего балкона.
Сначала я испытал благоговейный трепет, особенно узрев пирамиду в лунном свете. Затем я стал привыкать к виду, даже захотелось, чтобы пирамида была чуть в стороне и передо мной открывалась бы перспектива пустыни; наконец, пот и кровь тысяч никому не ведомых людей, порабощенных и направленных сюда, стали буквально преследовать меня; ведь пирамиды действительно являются памятником тщеславию и пустой жестокости. И все же им не удалось достичь цели — то есть сохранить в неприкосновенности тела фараона после смерти, — потому что все погребальные камеры давным-давно взломаны и разграблены.
Первые дни мне не рекомендовали выходить на прогулку. Я вставал с постели и сидел на балконе, пока не становилось слишком жарко, и оттуда наблюдал за повседневной рутиной жизни вокруг пирамид.
Каждое утро начиналось с того, что в семь часов прибывала полиция. Некоторые полицейские шли к пирамидам, другие ездили верхом на небольших арабских лошадях; они патрулировали территорию вплоть до заката, следя, чтобы никого не ограбили и чтобы приезжим не докучали.
Затем появлялись проводники, а следом за ними надоедливые мальчишки и мужчины, предлагавшие туристам поддельные древности, которые они прятали в грязной одежде и демонстрировали с подчеркнуто таинственным видом; все шли вверх по дороге и там ждали посетителей.
С разных сторон из-за дюн выходили люди с верблюдами и ослами. Они торговали кораллами, так что, естественно, тоже ждали гостей. Те начинали прибывать с восьми утра. Там были добропорядочные немцы в темных очках и тропических шлемах, французы и египтяне, англичане, которые, вызывая неудовольствие погонщиков верблюдов и ослов, время от времени требовали, чтобы их отвезли в дюны.
Один раз с балкона я заметил особое оживление. Вероятно, начинался большой день. Из-за дюн пришло гораздо больше верблюдов, ослов и повозок, чем обычно; наконец со стороны Каира показалась вереница машин, из которых вышли около сотни туристов, одетых так, словно они отправлялись на исследование Центральной Африки.
На некоторых были зауженные книзу брюки для верховой езды и рубахи без ворота, другие носили походные ботинки и бриджи, тропические шлемы, а кое-кто был одет еще более странно.
Пока верблюды плевались и издавали возмущенные крики, ослы и их погонщики вопили, причем люди еще и размахивали руками, как это принято в Египте при обсуждении сделки; в конце концов странная толпа уселась на верблюдов или в повозки и отправилась к дюнам. По Суэцкому каналу проходил океанский лайнер. Пассажиры воспользовались возможностью посетить Каир и пирамиды, а к ночи вернуться на борт.
Совершенно ясно, что традиции века девятнадцатого не спешат умирать. Все эти люди были убеждены, что посещение пирамид и Сфинкса сопряжено со значительными трудностями, если не с физической опасностью. И, наблюдая за тем, как они удалялись в дюны, я мог судить о том, насколько корабельная учтивость ушла от былых стандартов: взять хотя бы готовность молодых людей удерживать недовольных верблюдов подальше от девушек. В итоге им приходилось выкрикивать с унизительного расстояния ярдов в десять:
— Мисс Робинсон, с вами все в порядке?
А корабельный остряк поворачивался на спине верблюда и подбадривал кого-то из отставших:
— Эй, давай, Стив, поднажми!
Настоящее мучение — находиться вблизи пирамид, в пяти минутах от Сфинкса, но не иметь возможности пойти к ним и осмотреть.
Наконец доктор разрешил мне выходить из дому, но тут же добавил:
— Не пытайтесь входить в пирамиду, вы можете там простудиться. Оно того не стоит, правда?
Я согласился, что не стоит; но не успел дойти до песчаного плато, на котором выстроены пирамиды, как уже забыл о предостережениях доктора и, конечно, поступил так, как сделал бы любой на моем месте — зашел внутрь.
Стоя под пирамидой Хеопса, я понял, что она действительно выглядит крупнее и невероятнее любого другого творения человеческих рук, которое я когда-либо видел.
Изначально пирамида была покрыта от вершины до основания великолепным белым известняком, его отполировали после установки плит на место, так что все гигантское сооружение казалось единым куском гладкого камня. Именно такой видел пирамиду древний мир, а ступенчатой сегодня она выглядит из-за того, что арабы ободрали облицовку, использовав ее для строительства Каира.
Вход в пирамиду расположен примерно в сорока футах над землей с северной стороны, его проделали несколько веков назад арабские искатели сокровищ. Когда идешь вокруг пирамиды, обращаешь внимание на следы нескольких попыток забраться внутрь; но успешной оказалась только одна, поскольку арабы пробили туннель прямо под оригинальным проходом и попали в главный коридор, по которому мумию фараона вносили в погребальную камеру.
Вход представляет собой большую черную дыру в каменной груде. Я вскарабкался туда по известняковым плитам, и тут появился араб, который решил взять меня под опеку.
Несколько шагов я шел, распрямившись, но потом вынужден был согнуться пополам, а примерно двадцать ярдов пришлось ползти. К моему удивлению, внутреннее пространство пирамиды было освещено электричеством. Араб повернул выключатель, и в темноте проступила череда лампочек. Через двадцать ярдов туннель грабителей соединился с главным коридором, плавно поднимавшимся к центру пирамиды, это довольно узкий каменный проход футов тридцать в высоту, словно шахта эскалатора на станции метро.
В электрическом свете я мог разглядеть известняковые стены великолепной кладки, трудно было найти швы между блоками. Ступени и перила крепились к одной стене. Ярдов пятьдесят подъем шел полого, а потом снова пришлось карабкаться на коленях по каменному туннелю не более трех с половиной футов высотой. И наконец передо мной открылся по-настоящему поразительный вид: комната в самом сердце пирамиды, где был похоронен Хеопс.
Это одно из самых зловещих помещений, которые я посещал, по-настоящему ужасное, очень легко поверить, что там обитают призраки. Воздух был затхлым и жарким, а вонь от летучих мышей — столь сильной, что я невольно глянул вверх, ожидая увидеть их свисающими по всем углам.
И хотя камера находилась в ста сорока футах выше уровня залитой солнцем платформы снаружи, возникло ощущение, что пребываешь глубоко под землей. Последовавший за мной араб внезапно выключил свет и произнес с жутковатым смехом:
