Длинные седые волосы монаха были стянуты в узел на затылке, а на голове красовалась черная шапочка, традиционная для православных священников.
— Кто там? — спросил он, не открывая ворот.
— Воры и грабители, — немедленно отозвался господин Валлинис, никогда не упускавший возможности подшутить над другим греком.
Последовала долгая тишина. Взглянув наверх, мы увидели серьезное лицо старого монаха над стеной. Он опустил ружье.
— Не надо шутить с такими вещами, — заметил он. — Это безнравственно. У вас есть табак? Я уже много месяцев курю сушеные водоросли. Заходите…
Мы вошли в тенистый сад. Аллея из вьющихся растений вела от ворот к простому домику, в котором жил монах. Он объяснил, что его работа состоит в том, чтобы поддерживать порядок среди бедуинов и следить, чтобы они не посягали на монастырские земли.
— Здесь не слишком одиноко? — спросил я.
— Почему здесь должно быть более одиноко, чем в любом ином месте?
Его ответ показался мне восхитительным.
— Из какой части Греции вы родом?
Но я так и не узнал этого, потому что старик вдруг вскрикнул, схватил ружье, бросился к зарослям сахарного тростника и мгновение спустя скрылся из виду. Потом мы услышали грохот выстрела. Монах вернулся в дурном настроении. Он упустил ястреба, который совершал регулярные налеты на голубятню.
— Могу я взглянуть на ваше ружье? — попросил я.
Он протянул мне старинное кремневое ружье, заряжающееся с дула, со стволом, скрепленным полосами меди. Это было английское ружье с гравировкой: «Тауэр. 1859 год». Какая странная судьба для английского ружья, изготовленного около 80 лет назад! Очевидно, оно принадлежало кому-то из солдат, полагаю, слово «Тауэр» подразумевает лондонский замок Тауэр, в котором в свое время ставили клейма на стрелковом оружии.
Старик поинтересовался, нет ли у нас патронов, причем говорил ласково, почти вкрадчиво, как малыш, который выпрашивает конфеты. У нас с собой было ружье и гильзы — больше, чем необходимо, так что мы щедро поделились с ним; но я не совсем понимал, зачем они ему, ведь такие гильзы не подходят для ружья, заряжающегося с дула. Монах крякнул от удовольствия, а потом взял одну гильзу и вытряхнул из нее порох в небольшую фляжку. Он пояснил, что сам делает пули, выплавляя свинец; но вот пороха ему не хватает. Он вынужден полагаться на щедрость проезжих охотников, а потом потрошить подаренные гильзы. Он показал мне кое-какие свои изделия, надо сказать, шрапнель была первосортной. Он использовал в качестве пыжей сухие листья, а порох засыпал через старый бараний рог, и, несмотря на все перипетии, которые должно было пройти кремневое ружье, оно все еще стреляло.
Я спросил старика, каковы пределы охраняемой им собственности. Он ответил, что территория занимает несколько квадратных миль гор и прилегающих участков долины, вплоть до руин, которые оказались древней церковью. Почти на каждой горе можно было разглядеть кучи камней, по виду напоминавшие пирамиды, я взглянул на них в бинокль и понял, что это руины скитов. Старый монах охранял не что иное, как поселение отшельников — Фаран.
Я очень хотел осмотреть оазис и провести остаток дня, изучая горы. Они напоминали медовые соты, так как были изрезаны пещерами, в которых селились первые отшельники; там сохранились их могилы. От оазиса до вершины горы Сербал руины церквей и жилищ анахоретов все еще ждут своего исследователя; они пребывают в том же виде, в каком оставили их арабы, разрушавшие их в течение первых шести веков христианской веры.
Руины церкви в саду монаха, очевидно, являются останками кафедрального собора Фарана. Увитая плющом аллея опиралась на разбитые византийские колонны, некогда входившие в структуру храма, выстроенного раньше, чем юстиниановские стены монастыря на Синае. Очевидно, именно среди этих руин Палмер, совершавший поездку в составе артиллерийской экспедиции на Синай в 1869 году, обнаружил любопытную каменную фигурку сидящего человека с воздетыми руками, возможно, представлявшую Моисея во время битвы при Рефидиме.
Неудивительно, что монахи и отшельники Фарана непрерывно эмигрировали в монастырь на Синае, являвшийся более надежным укрытием, поскольку защитить Фаран абсолютно невозможно. Это идеальное место для ведения партизанской войны. Арабы могли просто сидеть в засаде за скалой и стрелять из луков по церквям и скитам. Я вспомнил рассказ о массовом убийстве, случившемся в 380 году, его записал странствующий египетский монах Аммоний. Совершив паломничество в Иерусалим, он решил подняться на священную гору Синай. Он прибыл сюда во время одного из очередных набегов — и подумал, что монахи «сродни ангелам, потому что они были бледны и как бы бесплотны, благодаря воздержанию от вина, масла, хлеба и других продуктов, которые ведут к роскоши, они питаются только финиками, которых едва хватает, чтобы сохранить им жизнь».
Через несколько дней после приезда Аммония сарацины внезапно атаковали отшельников в скитах и перерезали многих; Аммоний сообщает: «Так что мы с настоятелем Дулой и другими нашли убежище в башне, пока варвары резали всех отшельников, оставшихся в Трамбе, Хоребе и Кедаре, а также в иных местах». Интересно отметить, что монахи Синая имели в своем распоряжении защитные башни, как и их собратья в Вади Натрун в те же времена.
Пока Аммоний и другие отшельники укрывались в башне, сарацин спугнули, и беглецы выбрались из башни, чтобы оценить нанесенный ущерб. Они нашли 38 трупов отшельников в скитах. Прибыл вестник, сообщивший, что соседнее поселение также разграблено, но не сарацинами, а нубийским племенем блеммиев, которые, вероятно, являются предками бишаринов из Асуана с их ярко выраженными африканскими чертами. Они действовали намного более жестоко, чем сарацины, напавшие на Фаран. Блеммии атаковали защитную башню, скакали вокруг нее с дикими криками, пока отшельники молились внутри. Павел из Петры, основатель того поселения, был святым человеком и обладал исключительной отвагой.
Он кричал: «О поборники Бога, не сожалейте об этом! Дайте своим душам ослабеть, не делайте ничего недостойного вашей рясы, облекитесь силой, радостью и мужеством, которые питаются из чистого сердца, и пусть Бог примет вас в свое Царство!»
Через некоторое время блеммии навалили стволы деревьев вокруг башни и ворвались в дверь, из чего следует, что, как и круглые башни Ирландии, защитные укрепления Синая имели высоко прорезанные двери, в которые нельзя было войти с земли. Блеммии попали в башню и стали требовать настоятеля. Павел из Петры выступил им навстречу. Разбойники потребовали у него сокровищ, на что он ответил: «Поистине, дети, я имею лишь то старое тряпье, что на мне». Они побили его камнями, а потом надвое раскололи его голову мечом. После этого человек, который рассказывал о случившемся Аммонию, заявил с прямотой, которая утрачена нами за минувшие века:
А затем я, несчастный грешник, увидев убийство, и кровь, и внутренности на земле, стал искать, куда бы спрятаться. В левом углу церкви лежал куча пальмовых листьев. Не замеченный варварами, я залез внутрь, сказав себе: если они найдут меня, то могут убить, но если я не спрячусь, они наверняка это сделают.
Из своего укрытия он наблюдал за тем, как в церкви были убиты все отшельники, видел, как варвары обыскивают помещения в поисках сокровищ; естественно, им не пришло в голову рыться в пальмовых листьях. Ничего не найдя, они в ярости умчались прочь.
Подобные набеги заполнили календари коптской и греческой православной церкви именами святых мучеников задолго до рождения Мухаммада. За ними не было никакого религиозного рвения: просто вспышки дикости и ярости.
Мы распрощались с отцом Исайей, который передал с нами важное сообщение отцу-эконому монастыря насчет фасоли, и продолжили путешествие через оазис. Несколько минут мы ехали в зеленой тени пальм, выдерживающих свирепое пламя солнца, и сквозь филигрань их листвы видели пылающие
