повсюду лишь сладость.
В те дни земля и цветы пахли слаще, солнце светило ярче; дождь, снег и туман казались волшебством, и мы неосознанно чувствовали себя частью окружавшей нас видимой красоты. Для большинства из нас жизнь — постепенное удаление от этого волшебства. Но среди миллионов испытаний и трудностей жизни, которые ожесточают нас и делают наше видение горше, возможно вновь и вновь ловить секунды этого раннего мира; они настолько мимолетны, что порой сомневаешься: а были ли они в реальности или это лишь случайные воспоминания какого-то иного бытия.
Когда я проснулся в Табге в первое утро и взглянул на Галилейское озеро, я ощутил невыразимый покой и такую отрешенность от мира, что мог вообразить себя Адамом, в изумлении взирающим на Эдемский сад. Моя комната находилась в тропических джунглях. Огромные, сладко пахнущие цветы, имен которых я не знаю, взбирались на железный балкон и переплетались вокруг окон. И хотя солнце только вставало, вокруг них уже жужжали пчелы; а внизу синее озеро спокойно сияло в рассветных лучах. Оно было таким спокойным, таким безмолвным, таким прекрасным.
Я вспомнил свое прибытие накануне вечером. Отец Тэппер, крупный выходец из рейнских земель, с квадратной бородой, в белом солнцезащитном шлеме и типичном для священника черном облачении и пиджаке из шерсти альпаки, широко шагая, вышел навстречу, и под ногами его громко хрустела белая озерная галька. Над его головой склонялись цветущие ветки гибискуса; за спиной мерцал и светился невероятный сад.
— А, вот и вы, мой друг! — воскликнул он, опуская мне на плечо свою гигантскую руку; я посмотрел в его голубые глаза, на свежие щеки, похожие на спелые яблоки, на квадратную, темную бороду и широкие плечи и подумал, что крестоносцы, должно быть, выглядели именно как отец Тэппер. — Давайте поговорим.
Мы прошли в комнату с закрытыми ставнями, спасавшими от жары, где окна и двери казались голубыми от противомоскитной сетки. Когда отец Тэппер раскурил трубку, я заметил, какие у него большие и темные, как у садовника, руки. Сад, в котором стоит странноприимный дом Табга, — единственный возделанный и прекрасный участок по берегам Галилейского озера. Из Тиверии он смотрится маленьким темным пятном на краю озера, но когда вы приезжаете сюда, пальмы, эвкалипты, стены пурпурной бугенвиллии, лимонные и апельсиновые деревья, гвоздики, герани, персидская сирень, настурции и гибискусы образуют отдельный маленький мир, святилище, тем более драгоценное, что расположено оно среди безжизненных голых скал, среди дикой и суровой природы. Этот сад, переполненный цветами, музыкальным лепетом воды, — единственное место на берегах Галилеи, в котором можно грезить о давно минувшей славе, коснувшейся в древние времена западного берега. Наверное, озеро, которое знал Иисус, отчасти напоминало Табгу.
Отец Тэппер и его предшественники, как добрые жители рейнских земель, попытались на берегах Галилейского озера создать уединенный и строгий замок, своеобразную копию того, что стоит в горах между Сент-Гоаром и Манхеймом. Но озеро Галилеи сказало «нет!». И цветы охватили своим изобилием стены, взбираясь на них упрямыми волнами, словно штурмовые отряды, так что в замке осталось только одно свободное место — под цветущими ветвями, падающими на зубчатое завершение стен этого игрушечного строения.
Мы проговорили почти до заката. Мы беседовали об Иисусе, Вифсаиде, за которую многие принимают Табгу, Капернауме, Магдале, где родилась Мария Магдалина, о Петре, Андрее и Филиппе; а еще о таможне, для которой когда-то Матфей собирал налоги на проезжей дороге возле озера. Отец Тэппер докурил трубку. Он чуть придвинул ко мне свой стул. Над квадратной бородой сияли голубые глаза немецкого мальчика лет десяти, расширенные от воодушевления, когда он описывал свои садовые работы и те странные вещи, которые при этом можно найти в почве по берегам Галилейского моря. Они с помощником-бедуином как-то раз не успели еще взяться за лопаты, как вдруг — о чудо! — увидели, что в бурой земле сверкает голубое, а потом и золотое, и еще что-то зеленое.
Они отбросили лопаты в сторону и стали разгребать землю вокруг находки голыми руками, чтобы ничего не повредить, ведь им удалось обнаружить мозаичный пол маленькой римской церкви Хлебов и Рыб. Она была утеряна с того времени, когда Этерия Аквитанская приезжала молиться в Галилею в 386 году, а теперь на солнце вновь засверкали яркие краски этого памятника. В другой раз во время земляных работ им удалось найти камень, на котором, согласно легенде, наш Господь благословил хлеба и рыбу. Камень использовался как алтарь, а потом веками лежал под слоем почвы, по-прежнему покоясь на четырех небольших римских колонках…
— Я отведу вас туда, — пообещал отец Тэппер. — Вы должны это увидеть. Все там покрыто песком и землей, чтобы солнце не повредило старинные предметы, но я надеюсь когда-нибудь возвести крышу над этим местом и обезопасить его на будущее.
И вот я стою в утренней тишине, глядя вниз, на сад. Солнце, вставая из-за Гергесских гор, медленно карабкалось в безоблачное небо, и сад представлял сплетение солнечных пятен и теней, его постепенно заполняли голоса раннего утра, какие-то писки, шорохи, хлопанье крыльев, воркование голубей, а из источника, скрытого от взора цветами, с журчанием текла вода.
Мне казалось, исчезли прожитые годы и я вновь стал мальчиком, который проснулся первым в доме и с восхищением смотрит на прекрасный мир. Я чувствовал себя органической частью мироздания, а оно было частью меня самого. Синий зимородок, балансируя на самой верхушке ели, прилетел сказать мне «доброе утро», а крошечная черная ящерка на тропинке, заметив мое движение, замерла и подняла голову, разделяя гармонию мира и царящее в нем братство. Та же радость жизни заставляла меня когда-то мчаться через луга навстречу восходу, вела на окраину лесов, где играли кролики, на берег ручьев, в которых прыгала в воде форель, а теперь это чувство заставило меня увидеть совершенное утро, подержать в руках его красоту. Я набросил на плечи полотенце и вышел в сад, на тропу, прорезанную в скале, уходящей в озеро. Тропа вела к югу, в густой эвкалиптовый лес, вплавленный в широкую пустынную равнину Генисарета.
Вокруг не было ни души. На краю леса поток свежей воды вытекал из бассейна, нависающего над скальным обрывом. Бассейн был тихим и глубоким. Я прилег на ствол и наблюдал, как ныряют два зимородка. Они кругами летали над бассейном, потом внезапно начинали часто-часто бить крыльями, одновременно направляя длинные клювы к воде, превращаясь в необычные стрелы. А затем камнем падали в водоем. На мгновение коснувшись воды, они вновь поднимались; и на долю секунды я видел серебристый блеск рыбы в их клювах. Камни вокруг бассейна были усыпаны водяными черепахами. Они напоминали пирожки из грязи, которые лепят дети, некоторые были темными от влаги, другие светлыми, просохшими на солнце. Когда я шевельнулся, они мягко заскользили со скальной полки в водоем.
Возле озера я заметил узкий валун в форме полумесяца. Я скинул одежду и ступил в Галилейское озеро. Вода была очень холодной, но это доставило мне удовольствие. Каменистое дно было жестким, но это не имело значения. Я шел и шел по мелководью. Солнце согревало мое тело, но ниже колен ноги казались погруженными в лед. Вскоре я достиг глубины, на которой можно было плавать. На мгновение я замешкался, но потом упрекнул себя в трусости и окунулся. Вода уже не была такой холодной, и я поплыл в сторону Гергесских гор, которые вставали над озером, укутанные утренними тенями, и лишь на выступах были озарены солнцем. Потом я медленно поплыл назад. С левой стороны я видел, как изгибается берег в направлении Тиверии. Я мог даже разглядеть скопление белых коробок, обозначавших город. Передо мной открывалась бурая равнина Генисарета и темная полоса эвкалиптов. Сладостное, ласкающее прикосновение воды, ее прекрасная голубизна этим зачарованным утром приводили меня в состояние экстаза. Я услышал над головой хлопанье крыльев, перевернулся на спину и увидел стаю белых голубей из Табги, круживших в воздухе. И вдруг заметил в небе едва различимую серебристую луну, тающую в синеве.
Я побежал назад, в Табгу. На завтрак был мед.
Я отправился с отцом Тэппером, чтобы взглянуть на руины церкви Хлебов и Рыб. Они находились всего в пяти минутах ходьбы от приюта.
Никто не знает, когда была выстроена эта церковь. Возможно, ее возвели в конце римской эпохи, а потом перестроили. Все, что от нее теперь осталось, — мозаичный пол и основания немногих колонн.
