которой те требовали предоставления бюргерских прав. Попутно отметим, что «американцы» добились-таки своего: испрошенная привилегия была им дарована на следующий год, как раз когда ван Рибек высадился на Капе.
Итак, повторюсь: подобные вопросы почти наверняка обсуждались на том достопамятном совещании директората. Ибо правление Компании во что бы то ни стало желало избежать подобного развития на мысе Доброй Надежды. Им не нужен был новый город, который затем перерастет в колонию — со всеми вытекающими последствиями в виде дополнительных расходов и скандальных судебных процессов. Компания хотела получить обычную корабельную стоянку, где проходящие суда могли бы запасаться мясом и свежими овощами. И никакого развития, никакой чепухи вроде свободного фермерства! Только продукты! И желательно по минимальной цене. Это были очень жесткие условия, но ван Рибеку пришлось на них согласиться. Впрочем, он не слишком горевал. Как человек бывалый, поездивший по белому свету, он, конечно же, знал десятки способов обойти требования Компании. Не удивлюсь, если у ван Рибека имелись собственные представления о том, как надо вести дела в Африке. Однако ему хватило ума держать свои соображения при себе.
В декабре 1651 года все было готово. Сотня добровольцев с ван Рибеком во главе погрузилась на борт обычных торговых судов и отчалила от голландских берегов. Караван держал курс на Батавию. Ван Рибека сопровождали жена — Мария де ла Келлери, представительница старинного гугенотского рода, и их годовалая дочь. Вместе с ними отправились в путь две племянницы ван Рибека — Элизабет и Себастьяна ван Опдорп. Помимо названных дам, в экспедиции присутствовали еще две женщины. Одна из них — Аннет Боом, являлась женой садовника, а вторая ехала со своим мужем — законоучителем, или катехизатором, как их называли. Несчастная женщина заметно нервничала, и было от чего: два месяца спустя ей предстояло произвести на свет сына — первого белого европейца, рожденного на южноафриканской земле.
Когда мы размышляем о судьбе подобных экспедиций, то больше всего сокрушаемся о судьбе женщин. Еще бы, оторванные от европейской цивилизации, от привычного домашнего уклада, они ехали в незнакомые края, где им предстояло обустраивать хозяйство и воспитывать детей в окружении диких зверей и кровожадных дикарей. И не забудем: в семнадцатом столетии мир был еще далеко не изучен, сведения о нем представляли причудливую мешанину из реальных фактов и фантастических выдумок. Путешественники из уст в уста передавали страшные истории, многие из которых восходили еще к Средним векам. Требовались недюжинная смелость и преданность высшим идеалам, чтобы пуститься в длительное морское путешествие со всеми его опасностями и неудобствами, а затем, по прибытии на место, оказаться перед лицом еще больших сложностей. Ибо женщинам этим предстояло решать труднейшую задачу: дать нормальное воспитание детям в абсолютно ненормальных условиях. Колониальная жизнь — с ее охотой и рыбалкой, с неизбежной неразберихой и беспорядком — относительно приемлема для мужчин. Женщине же очень трудно учить детей словам молитвы, когда вокруг дома рыщет голодный лев, трудно наводить уют в доме, если дома как такового не существует.
Стоя на набережной в Амстердаме, вы можете легко вообразить себе тот зимний день, когда партия ван Рибека покидала родной город. Лично я увидел все воочию — как если бы рассматривал живописное полотно в Рийкс-музее. Небольшая флотилия Ост-Индской компании медленно продвигается по длинному извилистому каналу к Зайдер-Зей. В хвосте тянутся три маленьких корабля, снаряженные на Кап. Пассажиры столпились на палубе, они глядят на туманные очертания родного города, оставшегося позади. На фоне серого неба выделяются крылья ветряных мельниц, скопление голых мачт и стройные башни церковной звонницы. Из труб поднимается дымок, ветер доносит его запах. Вдоль канала тянутся судостроительные верфи, где раздается деловитый перестук молотков. На набережной сгружены тюки, баулы и ящики, доставленные с островов Пряностей; тут же навалены бобровые шкурки и древесина гикори с Западных островов, где среди заснеженных елей бродят матерые лоси, а краснокожие индейцы бесшумно скользят по рекам в своих легких скорлупках из серебристой бересты.
Путешественники бросают последний взгляд на Схрейерсторен, «Башню плача», где обычно собираются толпы провожающих. Именно сюда приходят жены и подруги моряков, чтобы в последний раз попрощаться с возлюбленными, помахать вслед уходящему кораблю и помолиться об его благополучном возвращении.
И никто в тот момент, когда три судна ван Рибека — «Дромадер», «Рейхер» и «Хууде» — медленно исчезали за горизонтом, не думал, что они несут в себе зерно новой жизни. А между тем в бессмертных анналах истории все уже было предначертано — и
Всевидящее око Времени уже прозревало все эти события, которым еще только предстояло свершиться в будущем.
Как иностранец могу заявить со всей ответственностью: трудно найти место, более запутанное в топографическом отношении, чем Кейптаун. Узкий гористый полуостров, протянувшийся на тридцать миль к югу от Кейптауна, омывается с одной стороны Индийским океаном, а с другой — Атлантическим. Бедные приезжие туристы постоянно путают океаны, им требуется несколько дней, чтобы привыкнуть к подобному положению вещей. А происходит это, на мой взгляд, оттого, что на карте Капский полуостров выглядит совсем крохотным, почти невидимым. И когда мы читаем о кораблях, «огибающих мыс», то мысленно представляем себе Столовую бухту и забываем, что эту самую бухту от мыса Доброй Надежды отделяет более тридцати миль. Например, Диаш, заброшенный штормом на южную оконечность полуострова, даже не подозревал о существовании Столовой бухты и обнаружил ее лишь на обратном пути. Возвращаясь домой, он снова обогнул мыс, проделал тридцать миль на север и только тогда очутился в месте, где ныне располагается Кейптаун.
С тех пор, как построили Марин-драйв — великолепное приморское шоссе вдоль Атлантического побережья (оно, кстати, сильно напоминает мне Корнуолльскую дорогу на юге Франции) — поездка к мысу Доброй Надежды изрядно упростилась. Спускаешься по «атлантической» стороне полуострова, несколько часов проводишь на месте, а затем возвращаешься по «индийской». По дороге — как туда, так и обратно — проезжаешь ряд небольших городков. Причем климат в тех, что на Атлантическом побережье, гораздо прохладнее. Объясняется это разницей воды в двух океанах: в Индийском она градусов на десять- пятнадцать выше, чем в Атлантическом. Южноафриканцы с удовольствием катаются на байдарках и загорают на атлантическом побережье, а вот купаться предпочитают в Индийском океане. Это побережье знаменито своими песчаными пляжами Мюзенберга.
Я тоже решил прокатиться до мыса Доброй Надежды, благо погода стояла прекрасная — ярко светило октябрьское солнце. Я двинулся по Марин-драйв, которая тянулась вдоль подножья гор. Справа, буквально в нескольких ярдах, дорога обрывалась к океанскому побережью, и я мог на ходу любоваться маленькими бухточками, где изумрудные волны набегали на белый песок.
Похоже, такой сложный ландшафт не является помехой для местных архитекторов. Когда дело доходит до строительства бунгало или шале, никакой подъем не кажется им слишком крутым, никакая скала — слишком отвесной. Некоторые постройки на этом побережье, подобно козам, карабкаются в гору. Другие же, напротив, резко ныряют к океану, оставляя на уровне дороге лишь гаражи. Все вместе создает легкую и праздничную атмосферу, столь знакомую мне по французской и итальянской Ривьере. При том что я никогда не бывал в Калифорнии, могу сказать: если с чем и можно сравнить Капский полуостров, то только с Ривьерой.
Люди загорали, лежа на песке, или же прогуливались у самой кромки прибоя. Дети играли с собаками, оглашая пляж громкими радостными криками. И весь этот праздник жизни происходил на фоне синеющих вдалеке гор, которые резко обрываются в море.
Просто не верится, что я в Африке. Подобную картину вполне можно наблюдать в Сан-Тропезе с
