интересным занятием. Скоро он выпытал у хозяйки о приятных соседках почти всё, что мы уже знаем. Только сейчас пришло к нему позднее раскаяние в необдуманном расточительстве, а в сердце зародилось тайное желание познакомиться с девушкой. Как бы хотел он вернуть сейчас отцовское наследство только ради того, чтобы дать его в приданое милой Мете. Квартира в узком переулке стала ему так дорога, что он не променял бы её и на Шуддинг[187]. Целый день Франц не отходил от окна, поджидая чудную девушку, и если ему удавалось увидеть её, он ощущал такой прилив восторга в душе, какой испытывал, разве что, астроном Горокес из Ливерпуля, когда впервые увидел проплывающую мимо солнца Венеру.
К несчастью, бдительная мать скоро заметила наблюдателя в противоположном окне и догадалась, о чём думает этот бездельник. Она и без того была невысокого мнения о беспутном парне, тем более её возмутили его ежедневные подглядывания. В конце концов, она задёрнула окно плотной занавеской, а Мета получила строгий наказ, — к подоконнику не подходить. Когда они шли в церковь к обедне, мать надвигала на глаза дочери капюшон и закутывала её в плащ, как фаворитку султана, торопясь поскорее свернуть за угол и выйти из зоны наблюдения караулившего парня.
Франц никогда не отличался особой сообразительностью, но любовь пробудила в нём все его способности. Заметив, что выдал себя дерзким подглядыванием, он тотчас же покинул пост у окна и решил не выглядывать, даже если мимо будут проносить святые дары, а тем временем стал придумывать способ, как всё же вести наблюдение, оставаясь незамеченным. И выход был найден без особого труда. Он приобрёл огромное, какое только можно было найти в этом городе, зеркало и повесил его в комнате так, чтобы в нём отражалось всё, что делается у соседок в противоположной квартире.
Прошло много дней, и так как Франц не проявлял никаких признаков любопытства, то гардины напротив постепенно раздвинулись, и время от времени большое зеркало отражало фигурку прелестной девушки, услужливо предоставляя своему владельцу возможность снова любоваться её красотой.
Чем глубже в сердце юноши пускала корни любовь, тем дальше простирались его желания. Ему захотелось признаться Мете в своём чувстве и добиться от неё взаимности. Обычный путь, выбираемый в таких случаях влюблёнными, когда они, ухаживая за девушками, стараются расположить их к себе, был ему, в его положении, совершенно недоступен. В те далёкие времена, когда вопросам нравственности уделялось гораздо больше внимания, чем сейчас, влюблённому паладину вообще было трудно где-либо встретиться с девушкой: визиты были ещё не в моде, интимные свидания наедине женской половине, под страхом потери доброго имени, строжайше запрещались, а прогулки, эспанады, маскарады, пикники и другие новинки, благоприятствующие сладости любви, тогда ещё не были в ходу. Только брачные покои оставались обеим сторонам для выяснения их сердечных дел. Несмотря на это, любящие сердца, так же как и в наши дни, всегда находили друг друга. Кумовство, свадебные пиры и поминки, особенно в богатых городах, были той средой, где возникали любовные интриги и заключались брачные контракты. Недаром старая пословица гласит: «Не бывает свадьбы без того, чтобы на ней не затевалась новая».
Но разорившегося кутилу никто из его духовной родни не хотел принимать. Его не приглашали ни на свадьбы, ни на поминки. В поисках пути к сердцу любимой, он не мог даже воспользоваться обычной тайной перепиской через горничных или молодых служанок, так как мать Бригитта не держала ни тех, ни других. Даже лён и ручная пряжа не доверялись чужим рукам. При этом она никогда не теряла из виду дочь и всюду следовала за ней, как тень. Одним словом, сосед Франц не мог открыть своё сердце возлюбленной Мете ни устно, ни письменно. Тогда он придумал условный язык, довольно выразительно передававший его чувства, хотя идея этого изобретения и честь первооткрывателя принадлежала не ему. Ещё задолго до него чувствительные селадоны в Испании и Италии выражали свою любовь чарующими серенадами под балконами милых донн. Такое мелодичное признание в любви не могло не достигать цели и, по признанию дам, было трогательнее, чем красноречие достопочтенного отца Хризостома[188] или ораторское искусство Цицерона и Демосфена. Но об этом невежественный бременец никогда не слыхал. Поэтому мысль выразить любимой Мете свои сердечные чувства в музыкальных аккордах лютни вполне мог считать своею собственной.
Однажды он взял лютню и, едва касаясь струн, извлёк из них не те звуки, какие мы обычно слышим при настройке инструмента, а нежную мелодию, и не прошло и месяца, как любовь музыкального дилетанта продвинулась ещё на одну ступеньку. Первые попытки, казалось, не были замечены, но скоро весь узкий переулок напрягал слух, как только виртуоз брал первые аккорды: матери утихомиривали детей, отцы отгоняли от дверей шумных мальчишек, а сам музыкант в зеркале иногда с удовольствием замечал, как Мета, едва он начинал играть прелюдии, открывала окно своей алебастровой ручкой. Если Франц видел, что девушка увлечённо слушает его импровизации, то свою радость он спешил выразить весёлым аллегро или мелодией лёгкого шутливого танца. Но стоило ей под строгим взглядом матери сесть за прялку или отойти от окна, как печаль и любовная мука в его душе тут же, словно тоскующими вздохами, отзывалась медлительным анданте.
Мета была способной ученицей и скоро научилась понимать этот выразительный язык. Она проделывала разные опыты, желая проверить, правильно ли ею истолковываются музыкальные звуки, и нашла, что по своему желанию может управлять настроением невидимого лютниста. Как известно, у тихих и скромных девушек чувства несравненно более обострены, чем у ветреных девиц, с легкомыслием быстрокрылых бабочек порхающих от одного цветка к другому, не задерживаясь ни на одном из них. Девичьему тщеславию Меты льстило и доставляло удовольствие волшебной тайной силой заставлять звучать лютню соседа то весело и радостно, то печально и жалобно.
Что до матери Бригитты, то её голова всегда была забита всевозможными мелочами домашнего ремесла, и поэтому она не обратила никакого внимания на происшедшие вокруг перемены. Хитрая дочь не решалась сообщить ей о сделанном открытии, оставившем в её сердце гармоничный апостроф и, из благосклонности ли к музыкальному соседу, или из тщеславного стремления доказать свои способности толкования мелодий, больше думала о том, как с помощью символических знаков ответить на музыкальное обращение к ней. Она выразила желание украсить подоконник цветами, и мать сочла возможным доставить ей это невинное удовольствие, тем более что уже давно не видела соседа и перестала бояться его подглядываний.
Мета подолгу могла теперь ухаживать за комнатными растениями: поливать их, оберегать от ветра, подвязывать и наблюдать за их ростом и развитием. Счастливый влюблённый с невыразимым восторгом объяснил эти знаки в свою пользу, и красноречивые звуки лютни, предназначенные прекрасной подруге цветов, ещё веселее разлились по узкому переулку, выражая волнующие его чувства. И с нежным девичьим сердцем произошло чудо!
Если мать Бригитта, выкроив иногда часок для беседы с дочерью за обеденным столом, ругала музыкального соседа, называя его бездельником и блудным сыном, Мета очень обижалась, хотя и не показывала виду. Сама же она в душе всегда была на стороне Франца. Его прежнее беспутство Мета приписывала дурному влиянию друзей и ни в чём не обвиняла его, разве только в том, что он забыл золотые слова пословицы: «Молодец, береги своё добро!» Но защищала она его с хитрой осторожностью, будто бы только для поддержания разговора, стараясь при этом ничем не выдать своего чувства.
В то время как мать Бригитта в своих четырёх стенах с завидным упрямством продолжала осуждать молодого повесу, тот, напротив, относился к ней с искреннмим сочувствием. Он серьёзно размышлял над тем, как поправить бедственное положение матери Бригитты и те небольшие сбережения, какие у него ещё оставались, разделить с нею, но так, чтобы она об этом ничего не узнала. По правде говоря, щедрый дар предназначался бы, конечно, не матери, а дочери. Где-то он слышал, что прекрасная Мета очень хотела сшить к предстоящему празднику новое платье, но мать отказала ей, сославшись на тяжёлые времена. Франц правильно рассудил, что кусок материи, подаренный незнакомым человеком, едва ли будет принят, и он только всё испортит, если сам явится с подарком.
Неожиданно представился случай выполнить доброе намерение более удобным способом. Мать Бригитта жаловалась соседке на плохую торговлю льном: мол, закупка его обходится слишком дорого и покупатель не хочет платить за него такие большие деньги, так что пользы от неё, как от сухой ветки на дереве. Услышав об этом, Франц, не раздумывая, тотчас побежал к ювелиру и продал ему золотые серьги
