гнева. Они входили в одну дверь и выходили в другую. А издали доносились пушечные выстрелы.
Выходя из квартиры, они шли в бой.
Когда они удалились, когда комнаты опустели, стало ясно, что босые ноги этих людей ничего не осквернили, их руки, почерневшие от пороха, ни к чему не притронулись. Ни один драгоценный предмет не пропал, ни одна рукопись не была сдвинута с места».
Спустя много лет Гюго написал эти строки, дышащие благодарностью и любовью к людям с руками, почерневшими от пороха. Он вспомнил о них в тот день, когда другая толпа, орда сытых молодчиков, бросала камни в его окна…
Париж на осадном положении. Полицейские облавы. Убийства, аресты, ссылки. Из двадцати пяти тысяч арестованных три с половиной тысячи сослано без суда.
Подавляющее большинство Национального собрания (503 депутата) голосует за применение репрессий к июньским повстанцам. Только 34 депутата подняли свой голос против. В их числе Виктор Гюго.
«Ни мятежи, ни осадное положение, ни даже постановления Национального собрания не заставят меня делать то, что я не нахожу справедливым и добрым», — записывает он в своем дневнике. Гюго встает на защиту побежденных повстанцев:
И ему удается спасти некоторых из них от казни или ссылки.
«Смутные дни, — пишет он в дневнике, — люди не могут отличить лжи от истины, добра от зла, дня от ночи и один пол от другого — женщины, которая зовется Ламартином, от мужчины, который носит имя Жорж Санд».
Но одно для него несомненно: он негодует против палачей и полон сострадания к жертвам.
Искры пламени революционного Парижа летят в 1848 году по всей Европе.
— Долой Меттерниха! — требуют народные толпы Вены. — К оружию! — 13 марта рабочие и городская беднота атакуют здание ландтага. Меттерних вынужден уйти в отставку, а император — дать народу новую конституцию, но она далека от требований масс. 18 мая в Вене вооруженное восстание. Оно зверски подавлено. В октябре рабочие Вены идут на новый приступ. Имперские войска направляют на них пушки.
Поднимаются против австрийского гнета княжества, города Италии. 18 марта восстает Милан, вслед за ним Венеция. Пламя народной борьбы охватывает Ломбардию.
Великий поэт Адам Мицкевич формирует в Италии польский легион, он хочет объединить под его знаменами борцов за освобождение славянских стран.
Крестьяне Силезии вооружаются вилами и топорами. Волнуется Познань.
12 июня покрывается баррикадами старинный чешский город Прага. Демонстрации рабочих переходят в вооруженное восстание. Пять дней повстанцы выдерживают неравную борьбу, сопротивляясь войскам. Мостовая Праги залита кровью.
В раздробленной Германии нарастает борьба за объединение, за имперскую конституцию. 4 мая — восстание в Дрездене. Весь левый берег Рейна полыхает, формируются революционные отряды.
Тысяча восемьсот сорок восьмой! Это необычайный год в истории старой Европы. Год всемирно- исторического опыта революций. И на основе этого опыта уже выковывают теорию, стратегию и тактику пролетарского движения его молодые вожди Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Они в самой гуще событий, поддерживают передовые движения во всех странах. В корреспонденциях, которые посылают Маркс и Энгельс в «Новую Рейнскую газету», дается подлинно революционная оценка совершающихся событий. Особенно большое значение придавали вожди пролетариата опыту июньского восстания в Париже, называя его «грандиознейшим событием в истории европейских гражданских войн»[5].
От такой оценки был еще очень далек Виктор Гюго, когда переходил от баррикады к баррикаде в июньские дни, пытаясь примирить непримиримое. Но и для него июньское восстание было одной из решающих вех революционного опыта.
1 августа 1848 года Гюго произнес в Национальном собрании большую речь за свободу печати и против ареста писателей. 2 сентября он выступил против объявленного правительством осадного положения, под прикрытием которого генерал Кавеньяк устанавливал в стране военную диктатуру. 15 сентября Гюго в новой речи поднял голос против смертной казни.
В день выступления писателя за свободу прессы, 1 августа, в Париже появился первый номер новой газеты «Эвенман». Девиз ее — «Ненависть к анархии, нежная и глубокая любовь к народу». В редколлегии газеты два сына Виктора Гюго — Шарль и Франсуа Виктор — и два его ближайших друга и последователя — Поль Мерис и Огюст Вакери. Все родные и близкие Гюго принимают участие в газете. Сам он официально непричастен к ней, но это его детище, провозвестник его идей и политических воззрений.
Гюго и его единомышленники озабочены предстоящими выборами. Кто будет президентом республики? Кавеньяк? Ламартин? Оба претендента не оправдали надежд. Палач Кавеньяк ненавистен Гюго. Надо противопоставить ему какого-то другого кандидата. Это должен быть человек демократических убеждений, к голосу которого прислушивалась бы вся Франция. Не подойдет ли для такой роли Шарль- Луи-Наполеон Бонапарт? Его кандидатура уже выдвинута.
Эта загадочная фигура привлекала в те дни взоры многих французов. Племянник Наполеона I Луи Бонапарт уже дважды пробовал совершить во Франции переворот и захватить власть. Правда, попытки его были плохо подготовлены, имели характер авантюр. Первый раз в 1836 году он пытался захватить власть с помощью страсбургского гарнизона, был арестован и выслан в Америку. Второй раз в 1840 году племянник призвал на помощь тень великого дяди. С громадной помпой высадился он на французский берег в Булони, окруженный своими приспешниками, которые несли знамена с императорскими орлами. На принце была знаменитая треугольная шляпа, а над головой его вился орел (утверждали, что в треуголке принца был спрятан кусок сырого мяса). Эта бутафорская сцена завершилась арестом и тюремным заключением незадачливого претендента.
После революции Луи Бонапарт вышел на свободу. Сторонники представляли его этаким мятежным изгнанником, «демократическим принцем», указывая на то, что в дни заключения он написал книгу о пауперизме (нищете) и заявляет о своих симпатиях к беднякам.
Гюго впервые встретился с Луи Бонапартом на дипломатическом обеде. К нему подвели человека среднего роста и средних лет, медлительного в движениях. Бледное, костлявое лицо с угловатыми чертами, большой длинный нос; прядь волос спадает на узкий лоб.
Принц заговорил, растягивая слова, с легким немецким акцентом. Вежливые безличные фразы, и глаза ничего не выражают, мутные, как будто сонные. Выражение рта не разберешь за густыми усами. Не говорлив и не смотрит в лицо собеседнику. «Может быть, он робок, не уверен в себе?» — думает Гюго.
В конце октября 1848 года, будучи кандидатом на пост президента, Луи Бонапарт посетил Гюго в его новой квартире на улице Тур д'Овернь.
«Я пришел объясниться с вами, — сказал принц писателю. — Скажите, разве я похож на сумасшедшего? Говорят, что я хочу пойти по стопам Наполеона! Есть два человека, которых честолюбец может взять себе образцом, — Наполеон и Вашингтон… Теперь у нас республика, я не великий человек, я не стану подражать Наполеону, но я человек порядочный, я последую примеру Вашингтона. Мое имя, имя Бонапарта, останется на двух страницах истории; одна будет говорить о преступлении и славе, другая — о верности и чести».
И Гюго склонен был поверить «робкому принцу». Если окружить его хорошими советниками, то он,
