Выспренность, пышность фразы, погоня за внешними эффектами, свойственные Шатобриану, производили огромное впечатление на юного Гюго. Шатобриан ошеломлял, ослеплял его своим пафосом и велеречивостью. К вопросам религии, которые занимали такое большое место в «Гении христианства», Гюго был, по существу, равнодушен, он воспринимал главным образом поэтическую сторону в риторических построениях защитника католицизма и монархии.
Но не один Шатобриан был в эти годы властителем дум начинающего писателя. На его книжной полке стояли старые верные друзья — томики Тацита и Вергилия, Мольера и Вольтера. Он не забывал их. А рядом с «безбожным» Вольтером — библия. В ней Виктора привлекала поэзия древних легенд, образы мучеников и пророков.
Его влекли и современные романы. Вместе со своими сверстниками открывал он книги Вальтера Скотта, Жермены де Сталь. Эта писательница, прославившаяся еще в начале века, отстаивала в своих романах права женщин на свободу чувств и самостоятельность духовной жизни. Госпожа де Сталь страстно интересовалась политикой, была ненавистницей Бонапарта и в годы империи жила в эмиграции. Она написала несколько трактатов, в которых выдвинула мысль о неизбежной связи литературы с общественным строем своего времени, и одна из первых заговорила о новом направлении искусства — романтизме, утверждая, что современная эпоха нуждается в новой, соответствующей ей литературе.
Госпожа Гюго разрешила сыновьям оставить лицей и всецело посвятить себя литературной деятельности. Эжен тоже одерживал победы на поэтическом поприще. В 1818 году за оду он получил премию от Тулузской Академии, ежегодный конкурс которой носил торжественное название «Флорийские игры».
Братья счастливы, что могут заниматься тем, к чему их влечет, но озабочены вопросом, как заработать на жизнь. Отец в опале, в отставке, сам живет на скромную пенсию, да к тому же он сердит на сыновей: они пошли не тем путем, на который он их направлял, и избрали весьма сомнительную профессию.
Как-то раз совершенно случайно Виктор встретил отца у знакомого генерала Люкотта. За столом зашел разговор о политике, и Виктор, сверкая глазами, начал отстаивать свои монархические взгляды. Отец слушал молча, а потом сказал:
— Надо все предоставить времени. Ребенок говорит словами матери, но это пройдет: годы докажут их несостоятельность, и взрослый человек разделит убеждения отца.
Потом Виктор не раз вспоминал эти слова, но тогда они казались ему обидными и несправедливыми. Он ничего не станет просить у отца, он докажет, что уже не ребенок и сам может постоять за себя.
Где бы найти заработок?
Выручил Абэль. Завязав знакомства с литераторами и типографщиками, он решил испробовать свои силы на издательском поприще и основать небольшой двухнедельный журнал «Литературный консерватор» — приложение к политическому журналу Шатобриана «Консерватор». К работе Абэль привлек и младших братьев. Скоро главную роль в журнале стал играть Виктор.
Склонившись над листом бумаги, Виктор Гюго набрасывает статью о комедии Скриба, которую недавно видел в театре. Читатель должен думать, что в журнале очень много сотрудников и среди них есть убеленные сединами солидные люди, с мнением которых необходимо считаться. Например, д'Оверне пишет иначе, чем Аристид, Публикола отличается от Петиссо. А сколько в журнале литераторов, подписывающих свои статьи одной буквой: B, E, H, M, O, V… Кто может предположить, что вся эта армия журналистов — один человек и этому человеку едва исполнилось семнадцать лет!
Мысли так и бегут, сравнения, метафоры сами собой выскакивают из-под пера.
Журналисту надо буквально всюду поспевать. Спектакли, выставки картин, концерты и масса новых книг различных жанров: стихи, поэмы, романы, драмы, ученые сочинения — обо всем надо иметь свое мнение. Эрудиция настоящего журналиста должна быть безгранична. Виктор это понимает. Запасы образов из старинных легенд, мифов, из библии, из сочинений классиков, из современных романов и драм, груды фактов из всевозможных справочников и к тому же собственные впечатления — виденное своими глазами. Все это надо суметь мгновенно мобилизовать, расставить по местам и двинуть в бой.
Его многочисленные статьи о литературе посвящены и крупнейшим писателям — Лесажу, Вольтеру — и молодежи, которая только начинает свой путь. Пытаясь осмыслить пеструю литературную жизнь, Гюго уже видит, что современная ему французская литература бедна.
В заметках о литературе 1820 года он пишет: «Бедное наше время! Масса стихов, но нет поэзии, много водевилей, но нет театра… Когда же этот век даст литературу на уровне своего социального движения, поэтов, столь же великих, как и события?»
Он рецензирует в журнале не только художественные произведения, но и исторические труды. Чтение Тацита с детства развило в нем вкус к истории — Виктор перелистал десятки томов, посвященных истории Франции и других стран. Ему хотелось проникнуть в дух народов; изучая события прошлого, яснее понять современность. Но авторы многотомных сочинений, к сожалению, не всегда помогают в этом читателям; излагая факты, ученые мужи редко вникают в их внутренний смысл. «Большая часть наших книг по истории представляет собой не что иное, как хронологические таблицы и перечень фактов», — замечает Гюго.
Он прочел исследование Левека по русской истории. Судьбы России и ее роль в развитии исторических событий особенно остро интересуют многих людей Запада после войны 1812 года.
«В Европе сейчас три исполина — Франция, Англия и Россия, — пишет Гюго. — После недавних политических потрясений каждый из этих колоссов занял свою особую позицию и сохраняет ее. Англия продолжает удерживаться, Франция подымается вновь, Россия восходит. За одно столетие с удивительной быстротой выросло это молодое государство посреди старого материка. Его будущее чрезвычайно весомо для наших судеб. Не исключена возможность, что „варварство“ России еще обновит нашу цивилизацию… Это будущее России, столь важное сегодня для Европы, придает особую значительность ее прошлому».
Из трех объемистых томов материалов, напечатанных в журнале «Литературный консерватор» за пятнадцать месяцев его существования, два тома составляют оды, сатиры, статьи и обзоры, написанные Виктором Гюго, выступавшим под разными именами.
Конечно, далеко не все суждения молодого Гюго отличаются глубиной и зоркостью. Нередко он повторяет привычные мнения, поет с чужого голоса. И все же многие его статьи и рецензии обнаруживают не только поистине редкую для юноши его возраста эрудицию, но и меткость оценок, умение выделить значительное в произведении.
Гюго остро ощущает кризис, переживаемый французской литературой, и прав, говоря о ее бедности.
К началу двадцатых годов XIX века еще не выступили великие французские писатели, которым по плечу было осмыслить череду ошеломляющих событий предшествующего тридцатилетия, но уже появились первые предвестники будущего расцвета и обновления.
Когда прошло опьянение, вызванное «громом побед», когда поникли наполеоновские знамена и Франция вновь подпала под обветшавшее ярмо старого режима, протест и разочарование широких кругов стали нарастать с каждым годом. Возникали тайные общества, заговоры против монархии Бурбонов. В оппозиции к ней объединялись различные политические партии: республиканцы, либералы, бонапартисты. Уже распространялись идеи великих мечтателей Сен-Симона и Фурье.
Растущий протест отражался и в литературе.
В то время как Гюго строчил очередную торжественную оду или статью для «Литературного консерватора», его старший современник, сорокалетний Пьер Жан Беранже, сочинял новую политическую песню. Он хлестал, разил, высмеивал безмозглых «маркизов Караба», примчавшихся на тощих скакунах из эмиграции в родовые поместья, чтобы роскошествовать, высасывая соки из крестьян.
