одном случае (a+b) на (a+b), а во втором (a+b) на (a+b) и на (a+b). А в физике ещё легче. Мне нет нужды, к примеру, запоминать формулу второго закона Ньютона, я просто представляю себе, что мне нужно разогнать стоящую на рельсах тележку. От чего будет зависеть та сила, которая мне потребуется для этого? Чем скорее я её разгоню, т. е. чем больше буду придавать ей ускорение, тем большая сила от меня потребуется. И чем тяжелее будет тележка (чем больше будет её масса), тем большее усилие мне придётся приложить. Ну и много ли тут ума надо, чтобы самому сформулировать: сила равна произведению массы на ускорение?
Но вернемся к математике в институте. Ее нам читала Масаковская, как я сейчас понимаю, читала плохо – сухо, равнодушно, неинтересно. Может, я не прав, и все зависело от моего разгильдяйства, но мне на ее лекциях было очень скучно – я не улавливал сути того, о чем она говорила, а механически записывать ее слова в конспект было очень неинтересно. Спасали практические занятия, т. е. необходимость решать задачки, и думаю, что именно благодаря им я два семестра все же сдавал Масаковской математику на четверки. В третьем семестре все было как в предыдущих, и вот как-то решаю я домашнее задание и что-то плохо у меня получается. Я уже забыл суть, по-моему, надо было взять интеграл, а для этого выполнить алгебраические преобразования до вида табличного интеграла. А я хотя и пытался заучить табличные интегралы, но хорошо их не помнил и, как я потом понял, просто не замечал, когда в ходе алгебраических преобразований получал нужный результат. А при интегрировании получается и некая постоянная «С», сути я ее не понял и только запомнил из объяснений Масаковской, что эта «С» может быть любым числом. «А что, – думаю, – если я вместо «С» поставлю нужное для алгебраического преобразования конкретное число?» Поставил, то ли 1/2, то ли 2, не помню, преобразовал выражение уже вместе с этим числом, взял интеграл, посмотрел в ответы – сходится. Решаю таким образом второй пример, третий – ответы сходятся. На мою беду, или на мое счастье, мое домашнее задание никто в институте не проверил, и я пребывал в наивной уверенности, что решил эти задачки правильно.
Мне уже 59-й, и я могу на Библии поклясться, что чем дальше идет жизнь, тем в общественном плане она становится глупее и глупее. И уже в мое время это оглупление (а вызвано оно обюрокрачиванием общества) нарастало заметно. Я начал учиться в институте, когда преподаватели были, на мой взгляд, еще достаточно свободны, и они могли использовать эту свободу, чтобы хоть чему-то научить студента. Ректором у нас был старенький Исаенко, и при нем дело с этим обстояло так.
Если, по мнению преподавателя, студент знал явно меньше, чем на «удовлетворительно», то преподаватель возвращал ему чистую зачетку и предлагал прийти в другой раз. Никаких допусков к переэкзаменовке не требовалось. Попытки сдать экзамен можно было делать до бесконечности, у нас были упрямцы, которые сдавали какой-нибудь экзамен по году, и ходили они его сдавать раз 18–20. При таком подходе к делу преподаватель добивался, чтобы студент действительно выучил его дисциплину, а студента стимулировало отсутствие стипендии в период, пока у него есть задолженность.
А потом мудрецы решили «усилить дисциплину» и где-то в конце моей учебы ввели, что для пересдачи экзамена с двойки нужно было взять в деканате официальный допуск, причем количество допусков ограничивалось пределом, за которым студента отчисляли из института. И в какое положение попали преподаватели? Если они пару раз не поставят студенту оценку, то того выгонят из института, а кого тогда учить, за что деньги получать, если студентов не будет? Кроме того, получается так, что это преподаватель виноват, так как в ходе семестра не сумел студента научить. Другие ему поставили тройки – значит, сумели, а ты ставил двойку – не сумел. Раньше это было чем-то вроде личного дела между студентом и преподавателем, а теперь оно приобрело официальные и очень неприятные формы, скорее, даже для преподавателя, нежели для студента. И стали преподаватели не выгонять бездельников с экзамена, заставляя их хоть что-нибудь выучить, а ставить им тройки. Кто от этого «укрепления дисциплины» выиграл?
Но я, слава богу, учился еще до этого маразма, и были тогда в ДМетИ оригиналы-преподаватели, которые гоняли нашего брата-студента как сидоровых коз. Нам из этих оригиналов досталось двое, но, правда, очень оригинальных – заведующий кафедрой сопротивления материалов профессор Павленко и доцент кафедры теплотехники Аверин. Но о них позже. А с математикой нашей группе повезло с Масаковской, поскольку на этой кафедре был, по-моему, доцент Кисель. Этого студенты тоже боялись как огня.
И вот наступила сессия после третьего семестра, готовлюсь я к экзамену по математике, чувствую себя в ней не ахти как, но не особо боюсь, поскольку Масаковская и экзамены принимала как-то равнодушно, – авось, думаю, опять как-нибудь отхвачу у нее четверку. Бодренько прихожу на экзамен и еще издалека вижу, что у аудитории как-то много народу толпится. Выясняю, что Масаковская заболела, и что экзамен у нас будет принимать Кисель, и что толпа студентов не из нашей группы – это жертвы Киселя, которых он уже успел выгнать с экзамена и которые теперь пришли на очередную попытку. Ну, думаю, влип! Теперь, думаю, и тройку придется обмывать, как орден.
Захожу, взял билет, сел. Кисель принимал экзамен вдвоем с ассистентом, их столы были сдвинуты. Ну, думаю, есть шанс – надо попасть к ассистенту. Начинаю готовиться и слушаю, как принимает экзамен Кисель, а делал он это не как все. Все сначала слушают ответ студента на теоретические вопросы в билете, а потом смотрят, как он решил примеры, а Кисель, наоборот, – начинает с примеров и, если там ошибка, то выгоняет беднягу, не слушая ответов по билету. По сути он прав – если не умеешь применить математику на практике, то кому нужны твои теоретические знания? Прав-то он, может, и прав, но бедному студенту от этого не легче.
Что-то я по вопросам в билете вспомнил и написал, начинаю решать задачки, и первая из них такая, какие я решал доморощенным способом. Ну я ее так и решил. Решил как-то и остальные и затаился. Смотрю – удобный момент: ассистент взял зачетку, чтобы вписать оценку, а Кисель только выгнал студента, и к нему сел очередной. Я мигом подскакиваю к ассистенту, а тот вписывает оценку в зачетку так медленно, как малограмотный. Кисель же в это время трах-бах почиркал задачки и отпустил жертву, а я, как дурак, уже стою и изображаю готовность сдать экзамен. Ну он, само собой, и показал мне властным жестом, что нужно садиться к нему. Берет у меня листок с решенными примерами и сразу же:
– Это что за двойку ты здесь намалевал?
– Это я вместо «С».
– Что?! Да ты понимаешь, что такое «С»? Как ты вообще с такими знаниями посмел явиться на экзамен?
Но я уже был не салага-первокурсник, меня так просто с экзамена не выкинешь.
– А я именно таким способом решал эти задачи и раньше, и решение у меня всегда сходилось с ответом.
– Чепуха! – и двигает ко мне мою зачетку.
И вот тут случилось то, в чем я, как полагаю, силен. Поскольку я все же из-за решения задач понимал эту часть математики, то вспомнил тот табличный интеграл, который мне был нужен, – в мозгу моментально всплыло, как правильно этот пример нужно решить. Я беру у Киселя свой листок, разворачиваю к себе и начинаю под своим неправильным решением решать правильно. И что поразительно – я не только получил тот же ответ, но случилось и то, чего я не ожидал, – мое дурацкое решение оказалось короче правильного! И я говорю Киселю:
– Вот видите: мой способ гораздо эффективнее вашего!
Было очевидно, что я ошарашил Киселя, он сбавил тон, начал искать у меня ошибки в алгебраических преобразованиях, но их не было, начал объяснять мне смысл этой постоянной «С», говорить про то, что совершенно дико и неправильно заменять её произвольным числом, поскольку это число определяется при решении конкретных, практических задач. Мы поменялись ролями, теперь не он мне, а я ему задал вопрос, на который у Киселя не было ответа. Теперь мне впору было выгонять его с экзамена, поскольку, как ни крути, но не может быть совершенно неправильным способ, который даёт правильный результат! Кисель не стал больше ни о чём меня спрашивать, он взял мою зачётку и вписал «отл.».
По сей день я не знаю, разобрался ли Кисель в том, что произошло, – в том, почему при всей глупости моего решения ответ получался правильным, а решение – короче? Мне-то это было уже «по барабану». Получить у Киселя «5» – это было ого-го!
Не знаю, то ли инстинктивно, то ли в силу какого-то природного любопытства, но я в институте
