Поручал секретарю, чтобы она напечатала липовый протокол собрания, да сообщение, что мы, дескать, передвинули его в очереди на получение квартиры, благо у него квартира была, и в очереди он не стоял. Все же попробовал с ним переговорить с глазу на глаз.
– Николай Семенович, давайте я тайно, никто не узнает, договорюсь с ЛТП? Официально сообщим, что вы в отпуске, и вы там пролечитесь.
Он так грустно посмотрел на меня поверх очков и говорит:
– Юрий Игнатьевич, я цех когда-нибудь подводил?
Что верно, то верно. Цех он никогда не подводил – не прогуливал, на работу приходил вовремя даже после медвытрезвителя, приходилось вызывать его на работу вечером и ночью, и не было случая, чтобы он не приехал и не сделал то, что требовалось.
– Юрий Игнатьевич, я не алкоголик, но просто мне надо иногда купить бутылочку портвейна.
Думаю, что и это было правдой – он действительно мог деньги отсылать дочери и покупать бутылку портвейна очень редко, поскольку его всегда приглашали помочь, и, само собой, тот, кто приглашал, тот и бегал за портвейном. Но с другой стороны, он ведь был одинок, и если лишить его возможности таким образом общаться с людьми, то во что превратится его жизнь? Наверное, его приглашали бы и так – не для работы, но пойми почему, – может быть, из жалости, а Барановский, как умный человек, это безусловно понял бы и отказался. А так он и на людях, и на совершенно достойных основаниях принимает угощение. Ну, что тут с ним можно поделать?
А на заводе ежемесячно подводились итоги соцсоревнования, и цехам, занявшим первое место, полагалась премия. По нашей группе цехов она была невелика, что-то 200 или 300 рублей, но я считал, что буду недостаточно хорошим начальником цеха, если и эти денежки не подгребу к цеху. Мы их внутри цеха распределяли между наиболее отличившимися работниками. Кроме этого, отдельно и мне полагалась премия, где-то рублей 20 или 30. Поэтому вполне можно считать, что я из корыстных побуждений старался сделать все от меня зависящее, чтобы занять первое место. И у меня это получалось примерно половину месяцев в году.
Итоги соцсоревнования подводились в актовом зале под председательством директора. Сначала плановый отдел докладывал производственно-экономические итоги месячной работы цехов, затем выступал заместитель директора по кадрам Ибраев. Темирбулат зачитывал список прогульщиков, нарушителей дисциплины и тех, кто побывал в медвытрезвителе. За крупные непорядки, скажем, за прогулы, могли весь цех передвинуть с первого места, а за медвытрезвитель лишали премии начальника цеха. Ну и вот как-то раз совпадает, что у нас первое место, а Темирбулат зачитывает, что в ЦЗЛ Барановский попал в вытрезвитель. Затем еще раз, тут Темирбулат уделил мне персональное внимание, сообщив, что я держу в цехе злостного пьяницу, позорящего завод. Директора это заинтересовало, и он после подведения итогов пригласил меня к себе в кабинет.
– Слушай, зачем тебе лишаться премии? Давай этого, как его, Барановского, уволим.
– Семен Аронович, нельзя! У человека золотая голова и руки, уволим – себе дороже будет, поскольку на нем держится вся новая техника (да и старая тоже) химиков. Я пытался его воспитывать, но без результатов – он уже пожилой, ветеран войны, у него сложилась такая жизнь, он ею живет и доволен, цех он никогда не подводил, а то, что меня иногда лишают премии, так черт с нею, надежная работа химиков стоит дороже.
Донской посмотрел на меня изучающе, а потом сказал фразу, которая произвела на меня впечатление своей точностью, а посему запомнилась навсегда – У многих работников бывает только одно достоинство – то, что они не пьют.
На этом разговор и закончился, но я недооценил директора. Проходит еще какое-то время, Барановский снова ночует в вытрезвителе, а мой цех занимает первое место. Ибраев на подведении итогов зачитывает список прегрешений, я жду, когда же вспомнят о Барановском, но Темирбулат о нем промолчал, и меня премировали. Я решил, что это в отделе кадров напутали и забыли включить Николая Семеновича в поскрипционный список Ибраева, и обрадовался. И только потом, когда я лучше узнал Донского, то понял, что это он дал команду своему заму по кадрам стереть Барановского из памяти и больше о нем не вспоминать, т. е. директор не позволил мне жертвовать деньгами во имя завода, хотя мне даже в голову не пришло самого его об этом попросить.
Уже 20 лет чижи убеждают население СНГ, что в СССР все были трусливые и безвольные рабы. Что касается самих чижей, то спору нет – они такими были, такими и остались. Но остальные люди в СССР рабами не были, и все начальство их, если и не боялось, то опасалось. Проблема была в том, как организовать людей, но эта проблема осталась и сегодня.
Ниже я еще расскажу, как прокуратура, в раже отчитаться в своей борьбе в области техники безопасности, незаконно обвинила, а суд неправосудно осудил 23 инженерно-технических работника нашего завода, и что я зачем-то полез защищать своих товарищей и ходил с этим вопросом к прокурору города.
После разговора с ним я очень разозлился и решил написать по этому вопросу коллективное письмо. Да, я помнил, что в свое время за написание такого письма меня выкинули из Днепропетровска в Казахстан, ну и что? Я ведь хохол, положение обязывает действовать по присказке «битому неймется». Но, строго говоря, и ситуация была другая, и я, полагаю, стал умнее. Я сел и написал объемный текст, в котором рассмотрел все случаи неправосудного осуждения, показал, как прокуратура фабрикует уголовные дела против заведомо невиновных и каково участие в этих делах Госгортехнадзора.
Подписал сам и пошел к своему другу начальнику цеха № 4 А.И. Скуратовичу. Тот прочел и, ни слова не говоря, подписал. Потом пошел к Юре Ястребову, начальнику второго цеха, тот тоже подписал. Потом пошел к остальным начальникам цехов, и чем больше становилось подписей, тем быстрее они подписывали, даже не читая, – люди не хотели оставаться вне коллектива. Затем обошел главных специалистов и в итоге получил документ, подписанный всем высшим звеном управленцев завода. К директору и главному инженеру не ходил, чтобы их не обвинили, что письмо подготовлено по их заказу. Тем не менее уверен, что они о моей работе знали, но не препятствовали. Для начала послал это письмо в обком партии, и дней через пять нас собрали в актовом зале.
В президиуме был прокурор области, председатель областного Госгортехнадзора и второй секретарь обкома партии, который начал с того, что партия взяла курс на снижение травматизма и т. д., и т. п. То же продублировал и Госгортехнадзор, прокурор молчал. Наступила пауза, и стало ясно, что кому-то нужно что- то сказать из зала, поэтому все стали бросать взгляды в мою сторону. Пришлось встать и с места сказать, что мы, заводские работники, и сами подвергаем себя опасности больше, чем сидящие в президиуме, и травмируемые работники нам ближе, чем им. Так что не нужно вопрос уводить в сторону – мы не против партии и не против снижения травматизма, мы против неправосудного осуждения наших товарищей, и в нашем письме внятно написано именно об этом. Я задал тон ответов, и после меня начальники цехов довольно дружно поддержали это требование. Было видно, что от этого напора президиуму стало не по себе – он действительно убедился, что коллектив в этом вопросе сплочен. Второй секретарь подвел итог совещанию ничего не значащим повторением слов о заботе партии, и совещание закончилось как бы ничем. Но:
Но прокурора города сняли с должности, а Госгортехнадзору «всунули по самое немогу». И ситуация изменилась коренным образом – прокурорский беспредел полностью прекратился, и я даже не помню ни одного случая осуждения наших работников после этого нашего письма.
Интересно сравнение: почему у меня во времена студенчества с коллективным письмом ничего не вышло, а на заводе получилось? Тут два важнейших момента, которые всем, кто пробует бороться за людей, нужно понимать.
Во-первых. В институте цели моего первого письма, по сути, не очень волновали тех выпускников, кого я просил это письмо подписать, поскольку все они были уверены, что устроятся там, где хотят, и без распределения, более того, их подпись под письмом могла им навредить. А в данном случае все начальники цехов были, безусловно, заинтересованы в том, чтобы не быть осужденными без вины.
Но еще более важно другое. В первом случае я был лично заинтересован в целях письма и посему уязвим: про меня легко было говорить, что Мухин, сукин сын, за государственный счет окончил институт, а теперь не хочет отдать свой долг и отработать там, где нужны специалисты, – в Казахстане. И, дескать,
