«…бываю я одолеваем темным вином. Вот первая моя вина». Такой конец был постыдным, и, наверное, именно поэтому его похоронили не рядом с отцом на священной горе монголов Бурхан-халдун в северной Монголии, а в его личном поместье в Джунгарии, на дальнем западе монгольских земель.
Его вдова Туракина, взяв управление империей в свои руки, проигнорировала волю мужа и стала всячески стараться возвести на трон своего старшего сына Гуюка, которому исполнилось уже 35 лет. В одиночку он добиться престола не мог, поскольку вырос болезненным созданием, столь же склонным к пьянству, как и его отец. Туракина же была дамой весьма властной, единственной женщиной, которая, согласно Джованни Плано Карпини, занимала ранг выше Соргахтани. Она, как говорит Рашид ад-Дин, «отнюдь не великой красавицей, но очень решительной натурой» и, по всем заметкам, скверной женщиной (хотя эти заметки были написаны, когда ее уже приговорили к мусорной свалке истории, поэтому не исключено, что она была далеко не столь плоха, как ее рисуют). С помощью разных доводов и подарков она перетянула на свою сторону большую часть семьи, но Бату убедить не смогла. Тот, сославшись на подагру, отказался приехать на
Понимая, что положение Туракины практически неуязвимо, Соргахтани играла в выжидание, неизменно тихо поддерживая семью Угэдэя все четыре года бурного междуцарствия. Спор из-за престола чуть не разорвал империю на части — каждый царевич создавал для своего удела собственные законы, меняя те, которые были написаны по приказу самого Чингиса. Самый младший из братьев Чингиса, Темугэ, которому теперь давно перевалило за семьдесят, даже осмелился предложить, что его, как старейшего государственного деятеля, следует выдвинуть в ханы, не созывая курултая — претензии, за которые он в должное время поплатится. Стране угрожал хаос, пока Соргахтани, которая старательно воздерживалась от издания собственных указов, не выступила в поддержку Гуюка, обеспечив Туракине небольшое, но много значащее большинство среди царевичей. Наконец Туракина организовала собрание, которое состоялось весной 1246 года.
Этот курултай был самым грандиозным событием в империи на рассматриваемое время, описанным Джувейни в его обычном цветистом стиле. Когда сошел снег, вновь расцвели пастбища, вяхири ворковали с горлицами и мелодично пели соловьи, Каракорум стал сценой для демонстрации новообретенной власти и богатства. Знатные нойоны съехались сотнями со всех уголков империи — все разбредшиеся кто куда потомки Чингиса сыновья и внуки, двоюродные братья и племянники, — к коим в течение нескольких недель присоединились подчиненные вожди из северного Китая, Кореи, Руси, Венгрии, Туркестана, Азербайджана, Турции, Грузии, Сирии и даже из Багдада, хотя тот пока еще не был завоеван. Прибывшие создали город-спутник в 2000 юрт. Это была сцена, «подобной которой никто никогда не видел и не читал ни о чем схожем в анналах истории». Слова Джувейни подтверждает итальянский монах Джованни Плано Карпини, только что прибывший и занятый сбором конфиденциальной информации у русских и венгров — давних жителей Каракорума, говоривших на латыни и по-французски.
Пиршества и попойки продолжались неделю, во время которой царевичи скрепя сердце предложили трон Гуюку, который, после трех традиционных отказов, принял его. Коронация состоялась в августе у второго города из юрт в речной долине, в нескольких километрах от Каракорума. Сюда привезли дань в виде пятисот телег, груженых шелками, бархатом, парчой, золотом, серебром и мехами, выставленных напоказ вокруг и внутри коронационной
Общими усилиями Гуюк и Туракина выжали из собравшихся царевичей клятву в дальнейшем передавать трон прямым потомкам Угэдэя. Это, по сути дела, сводило на нет завещание самого Чингиса, где специально оговаривалось, что должно произойти в случае, если прямые потомки Угэдэя окажутся непригодными править. «Тайная история» подчеркивает данный пункт стихом: если они окажутся настолько никчемными, что «хоть ты их травой оберни — коровы есть не станут, хоть салом окрути — собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго не родится?»
Итак, царевичам представлялось вполне приемлемым поискать хана из другой ветви семьи — например, из линии Толуя. Могла ли Соргахтани вытолкнуть вперед Мункэ? Ему исполнилось уже 36. Но она еще не была готова вступить в сражение. Такой ход еще больше угрожал единству империи и, вероятно, подверг бы опасности ее собственное положение. Поэтому Соргахтани хранила спокойствие и шла в ногу с теми царевичами, которых принудили поклясться, что наследование престола всегда будет идти по линии Угэдэя. Они клятвенно обещали Гуюку, что это будет оставаться в силе, «пока остатки племени твоего [не сделаются] таким куском мяса, какое ни коровы, ни собаки есть не станут, даже если завернешь их в жир или траву». Эта клятва преднамеренно извращала слова, приписываемые их господину и повелителю, Чингис-хану — более того, клятва сопровождалась немедленным шоковым воздействием: престарелый брат Чингиса Тэмугэ, который сам претендовал на трон, был предан смерти.
Самым недовольным из всех был Бату. Он с неохотой ехал на курултай, да и тронулся в путь слишком поздно: Туракина сумела закрепить наследование престола за своими потомками еще до его прибытия, когда он и его армия находились более чем в тысяче километров от Каракорума.
Но ропот недовольных не стихал. Гуюк был отнюдь не самым удачным выбором. Он всегда отличался слабым здоровьем, которое еще больше ухудшилось от пьянства. Да и человек он был угрюмый, подозрительный и неулыбчивый. Мать навязала своего сынка родственникам и подчиненным, вовсе не жаждавшим видеть его на троне, и подарков, которыми она купила их согласие, было недостаточно, чтобы сохранить его; на самом деле Туракина продолжала вызывать отчуждение среди родных и чиновников, в особенности своим выбором конфидентки.
Эта история являет собой страшную повесть, начавшуюся за некоторое время до коронации. Туракина наняла мусульманку по имени Фатима, которую в свое время привели пленницей в Каракорум, где она открыла свое дело, управляя местными проститутками. Каким-то образом она пролезла в дом Туракины, втерлась к ней в доверие и стала близкой подругой и советницей ханши — своего рода Распутиным женского пола. Знание тайных взглядов ханши и придворных интриг давало Фатиме чересчур большое влияние. Ни один министр не мог выполнять свои обязанности без ее одобрения. Она даже начала издавать собственные указы. Высшим сановникам приходилось раболепствовать перед ней, добиваясь ее расположения. С неизбежностью они негодовали на нее и молились о том, чтобы кто-нибудь как-нибудь проучил эту особу. Возможность представилась вскоре после того, как Гуюк взошел на трон. Заболел его брат — и кто-то предположил, что царевича, должно быть, околдовала Фатима. Надо сказать, что Гуюк, к его чести, попытался исправить вред, нанесенный фавориткой матери. Он вырвал ее из-под контроля матери, обвинил в колдовстве и пытал, пока она не созналась, а потом приговорил к страшной смерти, которая милостиво даровала ей положенную только членам высших классов честь умереть без пролития крови. «Ей зашили верхние и нижние отверстия, закатали в войлок и бросили в реку». Большинство, несомненно, вздохнуло с облегчением, но подобный конфликт между сыном и матерью отнюдь не послужил основой здорового правления.
А тем временем Бату, по-прежнему не торопясь, подъезжал все ближе. Гуюк заподозрил мятеж. Собрав собственную армию, он выступил в поход на запад — якобы проверить, как обстоят дела в его уделе на казахско-монгольской границе. Оказавшись там, он принялся готовить контрвторжение. Все это заняло не один месяц, открывая окно для одного из самых критических вмешательств Соргахтани в большую политику. Это было трудное решение, чреватое опасностью. Если игру раскроют, будет потеряно все — годы выжидания, ее тщательно создаваемая сеть, надежды на будущее сыновей. Ее будут рассматривать как предательницу и казнят вместе со всей семьей. Поскольку именно как предательство ее действия и могли быть расценены: памятуя об узах братства между ее покойным мужем и отцом Бату, она отправила тому тайное предупреждение о походе Гуюка. По словам Рашид ад-Дина, она писала, что поход Гуюка «не лишен
