— Но вы не заметили, что катастрофа произошла, когда было включено электричество? — спросил один из инженеров, задетый высокомерным тоном Латтимера. — Там все сожжено, смещено и разорвано. Жаль, что мы не всегда находим вещи в хорошем состоянии даже с археологической точки зрения. Я видел на Марсе очень много интересных вещей, вещей, которые для нас — дело будущего. Но все же понадобится не меньше двух лет, чтобы разобраться и восстановить в первоначальном виде все там, наверху.
— А не кажется ли вам, что кто-то уже пытался навести там порядок? — спросила Марта.
Сахико покачала головой.
— Достаточно только взглянуть на турбину, чтобы отказаться от этой попытки. Я не верю, что там возможно хоть что-нибудь восстановить.
— Зато теперь понятно, почему они ушли. Им нужно было электричество. Это — свет и тепло, и все их производство работало на электричестве. Они могли жить здесь только при наличии энергии. И, когда ее не стало, им пришлось покинуть это здание.
— Да, но для чего же они забаррикадировали двери изнутри? И как они выходили? — снова спросил Латтимер.
— Для того чтобы кто-то не ворвался и не разграбил весь дом. А тот, очевидно, запер последнюю дверь и по веревке спустился вниз, — предположил Селим фон Олмхорст. — Эта загадка меня как-то на очень волнует. На этот вопрос мы найдем ответ так или иначе.
— Как раз тогда, когда Марта начнет читать по-марсиански, — усмехнулся Тони.
— Да, вот тогда мы и сможем все это узнать, — серьезно ответил фон Олмхорст. — И я не удивлюсь, если окажется, что они оставили записи, когда покидали здание.
— Вы серьезно начинаете думать о ее бесплодных мечтах как о реальной возможности, Селим? — спросил Тони. — Я понимаю, что это — чудесная вещь, но ведь чудеса не случаются только потому, что мы ждем их. Разрешите мне процитировать слова знаменитого хеттолога Иоганна Фридриха: “Ничто не может быть переведено из ничего”, — или не менее знаменитого, но жившего позже Селима фон Олмхорста: “Где вы собираетесь достать двуязычную надпись?”
— Да, но Фридрих дожил до того времени, когда был прочитан и дешифрован хеттский, — напомнил ему фон Олмхорст.
— Не раньше чем была найдена хетто-ассирийская двуязычная надпись. — Латтимер всыпал в чашку кофе и добавил кипятку. — Марта, вы должны знать лучше, чем кто-нибудь другой, как мало у вас шансов. Вы несколько лет работали в долине Инда. А сколько слов из хараппы вы смогли прочесть?
— Но ни в Хараппе, ни в Мохенджо-Даро мы не находили университета с полумиллионной библиотекой.
— Ив первый же день, когда мы вошли в здание, мы уже установили значение нескольких слов, — добавил Селим.
— Но с тех пор вы больше не нашли ни одного слова. Вы можете сказать, что знаете общее значение отдельных слов — и только. Для каждого элемента слова у вас — несколько различных толкований.
— Но это — только начало, — не сдавался фон Олмхорст. — У нас есть первое слово “царь” у Гротефенда. Я собираюсь прочитать хотя бы часть этих книг, если даже мне придется посвятить этому весь остаток своей жизни, и скорее всего так оно и будет.
— Как я понимаю, вы отказались от мысли уехать на “Сирано”? — спросила Марта. — Вы остаетесь здесь?
Старик кивнул головой.
— Я не могу уехать. Впереди — слишком много открытий. Старому псу придется выучить много новых хитрых вещей, но отныне моя работа — здесь.
Латтимер был изумлен.
— Как, такой знаток, такой специалист, как вы! — воскликнул он. — Неужели вы хотите зачеркнуть все, чего достигли в хеттологии, и начать здесь, на Марсе, все сначала? Марта, если вы подбили его на это безумное решение, то вы просто преступница!
— Никто меня ни на что не подбивал, — резко сказал фон Олмхорст. — Не знаю, какого черта вы здесь говорите об отказе от достижений в хеттологии. Все, что я знаю об империи хеттов, опубликовано и стало доступно каждому. Хеттологию постигла та же участь, что и египтологию: она перестала быть исследовательской работой и археологией и превратилась в чистую историю, в кабинетную науку. А я не кабинетный ученый и не историк. Я раскопщик, полевой исследователь, искусный гробокопатель, и на этой планете столько раскопочной работы, что не хватит даже ста жизней. Глупо было бы думать, что я могу повернуться спиной ко всему этому и по-прежнему царапать примечания к книгам о хеттских царях.
— Как хеттолог, вы могли бы получить на Земле все, что хотите. Десятки университетов предпочли бы вас самой лучшей футбольной команде. Но нет! Вам этого мало, вы должны быть главным действующим лицом и в марсологии тоже, вы, конечно, не можете упустить такую возможность! — Латтимер с грохотом отодвинул стул, резко поднялся и почти выбежал из-за стола.
Марта сидела, не смея поднять глаз. У нее было такое чувство, что на всех сидевших за столом опрокинули ушат грязи. Тони Латтимер, конечно, мечтал, чтобы Селим уехал на “Сирано”. Марсология — новая наука, и, если Селим войдет в нее с самого начала, он принесет с собой славу знаменитого ученого. Главная роль, которую Латтимер уготовил себе, механически перейдет Олмхорсту. Слова Айвна Фитцджеральда звучали в ушах Марты: “Тони хочет стать крупной фигурой. А когда ты рассчитываешь на это, трудно примириться с мыслью, что кто-то может быть крупнее”. Теперь ей стало понятно презрительное отношение Латтимера к ее работе.
Айвну Фитцджеральду удалось наконец выявить бактерию, которая вызвала заболевание девушки по имени Финчли. Он легко смог поставить диагноз, После тяжелой лихорадки больная начала медленно поправляться. Никто больше не заболевал. Но Фитцджеральд так и не мог понять, откуда взялась бактерия.
В университете нашли глобус, сделанный, по-видимому, в то время, когда город был морским портом. Они установили, что он назывался Кукан или каким-то другим словом с тем же соотношением гласных и согласных.
Сразу же после этого открытия Сид Чемберлен и Глория Стэндиш начали давать телепередачи “из Кукана”, а Хаберт Пенроуз включил это название в свои официальные отчеты. Кроме того, они нашли марсианский календарь. Год делился на более или менее равные месяцы, и один из них назывался
Зоолог Билл Чандлер все глубже и глубже забирался на морское дно Сиртиса. В четырехстах милях от Кукана и на пятнадцать тысяч футов ниже его уровня он подстрелил птицу, вернее некое существо, напоминающее нашу птицу. Она была с крыльями, но почти совсем без перьев. Если судить по общепринятой классификации, это существо было скорее ползающим, чем летающим. Билл с Фитцджеральдом очистили ее от перьев, сняли кожу, а затем расчленили туловище, отделяя мышцу за мышцей. Около трех четвертей тела занимали легкие. “Птица”, несомненно, дышала воздухом, и этот воздух содержал по крайней мере половину количества кислорода, необходимого для поддержания человеческой жизни, и раз в пять больше, чем его было в атмосфере вокруг Кукана.
Это открытие несколько ослабило интерес к археологии, но вызвало новый взрыв энтузиазма. Вся наличная авиация, состоящая из четырех геликоптеров и трех бескрылых разведывательных истребителей, была брошена на тщательное обследование глубокого морского дна.
“Биологическая” молодежь пребывала в состоянии крайнего возбуждения и делала все новые и новые открытия во время каждого полета.
Университет был предоставлен археологам — Селиму, Марте и Тони. Последний совсем замкнулся и работал один. Научные сотрудники и военные из Космической службы, которые вначале помогали им, теперь совершали полеты на дно Сиртиса, чтобы выяснить, сколько там скопилось кислорода и какая жизнь там могла сохраниться.
Иногда заглядывала Сахико. Большую часть времени она теперь помогала Фитцджеральду препарировать образцы. У них уже было пять или шесть экземпляров птиц и несколько рептилий. Еще
