не хотела с нами разговаривать. В тот день мы разошлись, ни о чем конкретно не договорившись.
Я знал, что Эрика можно заинтриговать лишь интересно закрученной историей. Как всякий творческий человек, он натура увлекающаяся. Но у меня пока не было такой истории. Мне следовало ее придумать.
Интересно, как путешествует мысль. Меня никогда не увлекали глобальные идеи. Небольшая заметка, мимолетное наблюдение, деталь, мелочь, случайное слово — и зернышко пускает корешок. Разумеется, «пустячок» только кажется пустячком, он должен тебя задеть, и задеть за живое. Душа предчувствует глубину и вибрирует в ответ. Говоря о формировании идеи, я умышленно подчеркиваю: душа и сердце, потому что сердечное, эмоциональное в творчестве для меня важнее всего. Мозг лишь подхватывает желание сердца и придает возникшим эмоциям словесную, музыкальную или ритмическую форму и наделяет ее смыслом. Конечно, существует бесконечное множество иных толкований, приоткрывающих завесу над таинством творчества. Но спросите, что подвигло художника, писателя или композитора на создание того или иного произведения, каков был первый импульс. Уверен, он сошлется на что?то, тронувшее душу. Зародыш художественного творения гнездится в сердце.
Впрочем, не исключаю, что моя теория наивна, что в мире искусства многие отдают предпочтение работе мозга. В своих рассуждениях я лишь опираюсь на собственный опыт и опыт тех, чьи художественные творения вызывали во мне эмоциональный отклик.
Какую же историю мне хотелось придумать? Что послужило толчком, импульсом?
Как вы знаете, в сентябре 1995 года мы отправили в Казань группу кардиоспециалистов Стэнфордского университета и спасли тридцать маленьких детей. Все они теперь бегают здоровые и больше не жалуются на сердце. Но были и такие, которым не повезло. Среди детей «отказников» была и шестилетняя Люда Игнатьева.
Смешная, похожая на маленького гномика, она была очень обаятельна. У Люды был очень сложный порок сердца и узкая аорта, поэтому американцы решили не рисковать.
Мы привязались к Люде и были очень расстроены решением врачей. Она жила в небольшом поселке, и поездка в Казань была непростым делом: семья Игнатьевых едва сводила концы с концами. Мать Люды, Мария, вот уже пять лет ездила с девочкой по больницам России и всюду получала один и тот же ответ: Людочка обречена и никто не может ее спасти. Мнение американских врачей подтвердило трагический прогноз.
— Брюс, — обратились мы к хирургу Брюсу Райтсу, — неужели ничего нельзя сделать?
— Здесь, в Казани, однозначно нет. Возможно, в Америке… еще можно было бы попытаться.
— Правда? Значит, шанс есть? А что, если мы привезем Люду к вам в Стэнфорд?
— Я… я не уверен, что мы решимся делать ей операцию. Риск слишком велик.
Несмотря на отказ Райтса, у нас затеплилась надежда, что если не в Стэнфорде, то в другом месте все же могут рискнуть. Прощаясь с Людой, мы пообещали ей, что пригласим в Америку и покажем знаменитый Диснейленд. Она не могла поверить своему счастью, а мы в свою очередь твердо решили сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти девочку.
Мы выполнили свое обещание. Спустя полгода мы встретили Люду и ее маму в аэропорту Лос — Анджелеса. А через две недели прославленный кардиохирург Альфредо Тренто из Сидар Сайнай госпиталя сделал уникальную по сложности операцию: полностью исправил Людочкин порок сердца и расширил аорту. А еще через две недели она вихрем носилась по Диснейленду и не могла нарадоваться своему здоровому сердечку, сказочным аттракционам и жаркому февральскому солнцу.
Люда и ее мама останавливались у нас дома, и я имел возможность насладиться общением с озорным и жизнерадостным чертенком. Утром она прибегала в нашу комнату, влезала на кровать и начинала меня щекотать. Наблюдая бьющее через край жизнелюбие и смеясь забавным выражениям ее лица, я подумал, что шестилетняя Люда Игнатьева определенно не лишена актерских способностей. Как бы между прочим я давал ей небольшие актерские задачи и смотрел, как она их решает. Однажды я сказал ей, что буду изображать пьяницу, и тут же свалился на пол. Люда начала тормошить меня. Я не реагировал.
— Папа, папа, — со слезами в голосе произнесла она, — вставай, папа! Ты слышишь?
Она сказала это с таким горестным, безнадежным чувством, что я был тронут до слез. «Уж не пьяница ли ее настоящий папа? Очень натурально у нее выходит», — подумал я.
Нет! Выяснилось, что отец девочки этим недугом не страдал.
И вдруг как молния вспыхнула идея: отец, алкоголик, привозит больную дочь в Штаты. У него есть деньги, чтобы заплатить за операцию, но от обилия возбуждающих впечатлений отец срывается и запивает. Его дочь целыми днями слоняется по Венес — Бич, знакомится с людьми, играет с животными, помогает бездомным. А часы неумолимо отсчитывают время ее жизни. Очухается ее отец в конце концов или нет?
История грустная, но с веселой и жизнелюбивой Людой в главной роли она виделась мне в трагикомическом чаплиновском духе.
Все дни я мысленно примеривался к забавному ребенку, прикидывая то одну сцену будущего фильма, то другую. Я даже думал предложить Люде главную роль, но вовремя спохватился, потому что история быстро видоизменялась и из нее вылетел не только пьяница отец, но и больная дочь. Так что я отпустил Люду и ее маму домой, не сказав о своем замысле ни слова.
Что же случилось? Куда унесла меня фантазия?
А было так. Однажды, раздумывая над историей, я воочию представил себе номер отеля, из которого вот уже пятый день не выходил отец девочки. На подоконнике, залитом солнцем, валялись остатки еды. Посреди комнаты, как раскрытая пасть, торчал чемодан, из которого вываливалась наружу грязная одежда. Пьяница с открытым ртом лежал на кровати и храпел. Я приблизился к нему. Синюшное, обросшее щетиной лицо, склеившиеся ресницы, мерзкое дыхание. И вдруг на подушке, под щекой пьяницы, я заметил мокрое пятнышко. Меня буквально передернуло. «Наволочку?то поменяют, — брезгливо подумал я, — но все равно, не дай Бог прислониться к этой подушке: приснится какой?нибудь пьяный бред и не будешь знать отчего».
Я без сожаления расстался со своим незадачливым героем, но идея подушки, способной сохранять в пуховой своей глубине след от спавшего до меня человека, осталась.
Я подумал, что при особом настрое и чувствительности подушка вполне могла бы поведать мне чужую тайну. А что, если приложиться к подушке преступника?
Брр! Страшно подумать!
Итак, телепатия. Несколько странный аспект ее, но все же — телепатия. Я пришел к убеждению, что не только душа, но и вещи содержат в себе невидимый отпечаток владельца, несут скрытую информацию. Вопрос лишь в том, как расшифровать ее.
А вообще говоря, в реальной жизни верил ли я когда — нибудь в невидимую, подсознательную, телепатическую связь?
Да, верил.
Первая моя встреча с этим необычным явлением произошла, когда мне было девять лет. У моей тети был сын Павлик. Однажды, гуляя в поле, он нашел старый, еще со времен войны, снаряд и стал его разбирать.
Когда раздался взрыв, мать в ту же секунду выбежала на крыльцо.
— Павличек! — закричала она. — Моего Павличка убило!
Она неслась по селу с криками, что ее сына убило, а люди смотрели и не понимали, что стряслось. Пробежав два километра, она рухнула на колени рядом с сыном. Люди долго потом балакали, кто ж это и как мог сообщить матери о случившейся трагедии.
Мать объяснила тайну просто: «Я в это время гладила. Глажу его беленькую рубашку и чувствую, что кто?то на меня смотрит. Повернулась, вижу — Павлик стоит в углу, под образами, и смотрит на меня. «Ты уже вернулся, Павличек?» — спрашиваю. Он не отвечает, просто смотрит. У меня сердце так и сжалось. И вдруг как бабахнет! Глядь, а сыночка?то в углу и нету. Не стало Павлика».
Материнское сердце — вещун, это общеизвестно. Вспомним, у скольких женщин сжималось сердце в годы войны. Есть научное обоснование подобного явления. Но меня как режиссера волнует не объяснение, а интуитивное, художественное ощупывание особой духовной субстанции, связующей людей, как живых,
