И лишь потом опустился на землю.
Кири, с трудом переставляя ноги, подошла к нему.
- Толь-йа, - зачем-то спросила она. - Ты живой или нет?
- Вроде живой, - сообщил он.
Навалилась боль в старых ранах и усталость - и не было сил радоваться ни победе, ни даже тому, что кинжал последнего врага скользнул по солдатскому жетону, лишь чуть-чуть просадив его…
Потом он тяжело поднялся, опираясь на оружие.
Наскоро проверил трупы.
Двое 'чернобалахонников' еще подавали признаки жизни, и их пришлось добить ударами по голове. Без особого желания, но и без особого сомнения - мстители за спиной ни ему, ни Кири не нужны.
Девушка смотрела на его работу и на трупы с внешним спокойствием, но безумные остановившиеся глаза и неподвижное, будто каменное, лицо говорили, насколько она потрясена.
Затем вернулась к поверженному ею жрецу или колдуну, и выдернула свой клинок из его глаза. Обтерла его об одежду убитого.
- Тол-йа, - позвала она его вдруг. - Подойди, посмотри…
Анатолий присмотрелся.
В руке мертвец держал непонятное украшение - цепь тонкой работы из серебристого металла.
Смагин наклонился - и цепочка словно сама прыгнула ему в руку.
Первым желанием было стряхнуть непонятную фигню, которую он зачем-то взял вопреки инструкциям по магической безопасности, вбитым еще в ходе операции 'Порог'.
Но потом… Потом пришла непонятная уверенность, что её стоит оставить при себе, а дома показать знающим людям.
Он обмотал её вокруг запястья и лишь затем поднес к глазам.
На змейке из толстых грубых колец бледного золота - потемневший серебряный семиугольник с дыркой посередине. На пластинке - еле различимая вязь странных знаков.
Возле каждого - маленький черный камешек с неприятным отблеском.
Спрятал украшение в вещмешок.
Девчонка ойкнула, но спорить не стала. В здешнем патриархальном мире будь ты какой угодно храброй да воинственной, мужчине особо возражать не принято.
Ладно, с добычей потом, пора отсюда выбираться.
И словно по волшебству отступили куда-то усталость, боль и страх - ведь они живы и неведомое зло не коснулось их.
Двинулись прочь от каменной пирамидки, которая, как могла бы рассказать Кири, называется тут - Молельней Первых. Но ей было не до того.
Ничего не случилось в мире.
Не побагровела, налившись кровью, Луна, не дрогнули корни гор, не повяло мертвецким ветром из-за края мира. Просто замкнулось еще одно звено в цепи давнего, почти забытого всеми, кроме горстки посвященных, пророчества, в котором были 'Люди не Отсюда', 'Слуги Давнего, дети Старого', 'Летучий Огонь' и еще многое другое. В том числе и одна строфа, что наверняка заинтересовала бы одного амбициозного кочевого владыку, как раз готовившегося стронуть свои конные армии в поход против мира:
Он погребен в нефритовом гробу,
В степи пустой,
Где грезит падалью шакал,
И навсегда забудут путь к нему,
Чтоб скверны смрад людской
Сон Мертвеца не осквернял…
Аргуэрлайл. Княжество Тхан-Такх. Город Сулкан.
В этот поздний ночной час дозорный на главной надвратной башне Сулкана нервно ежился. В эти безумные и страшные времена даже погода рехнулась, и конец лета вместе с дикой жарой отзывался ночными заморозками. А такого не помнят даже старики!
- Чего дрожишь? - справился у напарника пивовар Калин - второй из ополченцев, которым жребий определил сегодня самые темные часы караула.
Марбир, сын главы славного рода Авгис и внук старейшины, тридцать лет бессменно говорившего от имени шести родов племени кеев на курултаях Восточного предела, лишь промолчал, поудобнее пристроив самострел.
Не надо думать о Калине, а то поневоле додумаешься до того, что парапет низкий и задремавший горожанин запросто может упасть вниз с высоты в восемь раз выше человеческого роста. Да пустой башкой об камни…
Лучше покумекаем о самостреле. Хороший самострел, работы еще мастеров сгинувшего Сарнагарасахала. Ложе из прочного самшита, дуга из хорошо прокованного закаленного железа, хитрый механизм с воротком, натягивающим жильную тетиву в палец толщиной с силой почти в три тысячи фунтов. Само собой, ему привычнее лук, но его верный 'джай', купленный за двух жеребят у знаменитого мастера Гинта, сгорел вместе с кибиткой, когда шараканские псы налетели на родовое кочевье.
Так что приходится выходить в караул вот с этой штукой, которая сперва напоминала ему здоровенную мышеловку, какие горожане делают из палок и сухожилий для того, чтобы прожорливые грызуны не посягали на содержимое кладовок с купленным у тех же пастухов копченым и вяленым мясом. (Не приставишь же стеречь копчености кошек или хорьков?)
Ну да ничего, тяжелый и непривычный, арбалет, тем не менее, одним выстрелом выпускает шесть болтов, на двухстах шагах пробивающих при удаче степной панцирь.
Конечно не 'летучий огонь' чужаков, и даже не эти новодельные дудуты, выплевывающие на триста шагов вихрь свинцовых шариков. Они, кстати, в городе есть, и даже раз в два-три дня воевода гонит их, городских ополченцев и стражей, называемых чужим словом 'гар-низон', обучаться пользованию этими чугунными трубами на колесах, окованными стальными полосами. Однако ж воевода Ронам больше полагается не на них, а на эти странные мешки с размолотым в пыль горючим камнем - их надо будет вытряхивать на головы штурмующих крепостные стены. Марбир однажды видел, как с грохотом и дымным пламенем взрывается эта черная пыль, если успеть кинуть в это облако факел. Правда, нужно еще умудриться остаться в живых…
- Ну-ну, холодно… Это степняку и холодно? - усмехнулся Калин между тем, и в темноте на миг блеснули его белые крепкие зубы - зубы человека, не знавшего весенних голодовок и страшных годов джута.
Марбир подавил мгновенно вспыхнувшую неприязнь - старую неприязнь пастуха к земледельцу и горожанину.
- А я думал, лошадники трусами не бывают… Врут, выходит! Надо же, холодно ему… Не боись, шараканы далеко.
- Мы тоже так думали, - буркнул Марбир. - А теперь…
- А теперь в штаны от каждого шороха готовы наделать… - с притворным сожалением покачал головой Калин.
Он шумно принюхался
- Вроде воняет чем-то?
- Той тухлятиной, которой ты ужинал, не иначе, - фыркнул Марбир.
- Да ладно, обделаться от страха не такой уж большой грех, - насмешливо покосился на него чужинец.
- Видать с тобой не раз такое было… - степняк чувствовал, что его несет, но остановиться было тяжело, и с каждым мигом все труднее.
- И кого я, по-твоему, испугался? Не тебя ли случайно? Или шараканов твоих?
