сосредоточились все огни мира. Он сверкал во мраке, как ослепительный маяк. Они ощупали руками штукатурку стен, касались дверей. Жан схватился за ручку. Она не поддавалась. Он вспомнил старинные обычаи: стучать, просить разрешения войти. Над их головами пронеслись раскаты гамм. Они в недоумении переглянулись. Рояль?.. Перед этой закрытой дверью их внезапно охватил какой-то ужас. Им наглядно представился собственный их облик дикарей, в туниках из козьих шкур, с обнаженными руками и коленями, с ногами, обутыми в кожи, перевязанными ремнями, с их длинными волосами… Жоррис и Ганс сплошь обросли бородой, а волосы Игнаца курчавыми прядями спускались ему на плечи…
Жоррис постучал концом шеста.
Игра на рояле оборвалась. Послышался стук отворяемой двери, сдавленные голоса. Чьи-то тени показались у окон и исчезли.
В замке повернули ключ. Отодвинулся засов. Половинка двери приоткрылась, и надменный голос с сильным американским акцентом объявил:
— Если вы ищете здесь убежища и пищи, то мы предупреждаем, что нас полный комплект, и мы дать вам ничего не можем!
Ошеломленные, они в первый момент не могли вымолить слова. Но вот спокойный голос Эльвинбьорга произнес:
— Мы ничего не просим. Продовольствие у нас есть. Мы пришли издалека, через ледники и перевалы, в поисках других спасшихся людей.
Дверь наконец открылась. Как бы защищая порог, в дверях показалась массивная фигура. Незнакомец был в смокинге. В освещенном вестибюле обрисовался профиль его крупного и внешне безупречного силуэта.
— Кто вы? Откуда? — спросил он с недоверчивым удивлением.
Неожиданно для себя Макс вспомнил забытые формулы. Он назвал себя, рассказал в коротких словах свои приключения, назвал своих спутников и закончил:
— Мой зять, Игнац Депар… Эмиль Жоррис и Ганс Антемоз из Шампери…
Американец, осмотрев всех с ног до головы, ответил:
— Томас Аткинс, банкир, из Нью-Йорка. — И, грузно посторонившись, пропустил их вперед.
— Что касается вас, мои друзья, — добавил он, обращаясь к Жоррису и Гансу, — то пожалуйте сюда, — вы найдете там кухню для проводников,
— Позвольте! — вступился Эльвинбьорг тоном, не допускавшим возражений. — Мы не расстаемся…
Американец сделал жест пренебрежительного согласия и повел пришельцев через вестибюль. Свет огней обнаружил сплошные заплаты, покрывавшие его смокинг.
Галлюцинация продолжалась!.. Их веки закрывались от ослепительного света. За стеклянной перегородкой какой-то человек, склоненный над большой книгой, проводил их усталым взглядом. Через настежь открытую дверь, под яркими люстрами, виднелся ряд столов, беспорядочно расставленные приборы, хрусталь. Они вошли в большой зал, переполненный людьми. Их появление вызвало переполох. Женщины, занимавшие кресла-качалки, вскочили с мест. Кружок собеседников распался. В один миг опустели карточные столы. Пришельцы почувствовали на себе взоры множества изумленных глаз.
Все мужчины были в смокингах и свежевыбриты, а женщины — в светлых декольтированных туалетах. В первую минуту можно было подумать, что это — элегантная толпа. Но затем бросалось в глаза странное несоответствие. Каждый из этих туалетов состоял из различных частей, как будто из нескольких разноцветных платьев сделали одно целое. На шелковых туниках выделялись яркие разноцветные куски, бальные туфли имели вид стоптанных башмаков. Белые манишки мужчин и их потертые костюмы пестрели многочисленными починками. Среди присутствующих можно было легко отличить вдовствующих англичанок с их спокойными лицами, под кружевными наколками, чопорных мисс, хорошеньких француженок с крашеными губами, евреек, увешанных драгоценностями. Несколько женщин в темных платьях держались в стороне.
После первого минутного изумления все присутствующие подошли к этим неслыханным существам, одетым в звериные шкуры. Пронесся шепот: “Они из долины Сюзанф… Между ними есть доктор… доктор!..”
Послышались вопросы:
— Много ли людей спаслось в долине Сюзанф? Есть ли там отель, продовольствие?
Пронзительный голос, резко выделившийся среди других, спросил:
— А много ли вас умерло в долине Сюзанф?
Томас Аткинс жестом заставил говорившего замолчать.
Жан Лаворель с удивлением заметил, что их все время окружает несколько человек, как бы не допуская остальных подходить к ним слишком близко. Аткинс просклонял целый ряд космополитических имен, которые смущенный Жан плохо расслышал. Рядом с добродушным лицом какого-то немца он увидел японца с прищуренными глазами и обратил внимание на два типично французских лица: одно — массивное и точно застывшее в важном молчании, другое — тонкое, умное, насмешливое. Он услышал имена бывшего министра Латронкьэра и писателя Рабюто. Рабюто? Тот самый Рабюто, который когда-то проповедовал кровавую революцию? Рядом с ним — сэр Роберт Кройдон, совсем седая высокомерная голова, упрямый властный лоб.
До слуха Лавореля несколько раз доносились слова: совет, директора… Директора чего? У него кружилась голова. Ему казалось, что он барахтается в хаосе времен. Эти прежние слова! Эти жесты!.. Этот призрак цивилизации. Эта позолота, зеркала, рваные смокинги!.. Эта элегантная, безмолвная и так странно пассивная толпа, смотревшая на него!..
Он ощущал неприятное чувство, как будто все эти устремленные на него издали глаза преследовали его, молча спрашивали, умоляли. И вдруг все эти лица показались ему бледными, унылыми, с застывшим выражением какого-то животного отупения. Ему захотелось приблизиться к ним, поговорить, ответить!.. Но друзья Аткинса сжимали его сплошным кольцом.
Нарушив таинственное предписание, какая-то женщина дотронулась до руки Лавореля. Ее посиневшее лицо, окаймленное темными волосами, казалось оцепеневшим от ужаса. Изношенное платье из тафты имело вид изрезанных ремешков, которые развевались вокруг нее при каждом движении.
— Сударь, — сказала она тихо, — у вас в долине Сюзанф тоже умирают?
Жан не успел ответить.
Кто-то, державший его под руку, увлек его за собой…
Их посадили всех вместе за табль-д’от. Они осматривались с робким удивлением. Скатерть, хлеб, прежние блюда, закупоренные бутылки, которые приносили лакеи во фраках, повинуясь приказаниям Аткинса!..
Немец с грубым смехом наполнял рюмки, повторяя:
— За наши маленькие директорские доходы!
Жан посмотрел на него, и это добродушие показалось ему плохо надетой маской. В хаосе его мыслей вырисовывались истинные черты этих лиц, странно освещенных люстрой. В потоке их слов скрывалась какая-то тревога. Воловья шея Латронкьэра, его неподвижное повелительное лицо, привыкшее отдавать приказания… О чем он говорил? Он произносил слова с непринужденностью политического деятеля, и Лаворель слышал повторение одних и тех же фраз:
— Отель был вполне снабжен продовольствием, — вероятно, в предвидении забастовок… Наш инвентарь… Наше право первого приобретателя… Год! Мы можем продержаться год… уменьшая порции… Год цивилизованной жизни…
А голос Эльвинбьорга спрашивал:
— А потом?
Потом? Они не знали. Старались не думать об истечении этого срока. Год… Может быть, море уйдет…
— Год… Может быть, и дольше, — прошептал японец, и загадочная улыбка его стала колкой.
— Как знать? Бесполезные рты могут до того времени исчезнуть…
