К нам подошел дежурный следователь Медников с каким-то пареньком лет двадцати пяти.
— Константин Дмитриевич, я еще раз допросил этого парня, который вытаскивал шофера из машины. По-прежнему говорит, что шофер был еще в сознании, когда твердил, что именно женщина в машине везла бомбу.
Я переключил свое внимание на паренька в нейлоновой куртке и коричневой кроличьей шапке, по виду приезжего, доброго самаритянина, прохожего, который первым бросился к горящей машине, как пояснил мне Меркулов.
— Как он сказал? — спросил я парня.
— Потрудитесь повторить старшему следователю, что вы робеете, как девица на выданье? — с несвойственной ему грубоватостью приказал Меркулов.
Паренек засмущался и начал краснеть на глазах. Вдруг он из героя в один момент превратился в допрашиваемого:
— Ну, в общем… Он матерно хрипел, но точно говорю, смотрел на меня совершенно в сознании, нет… совсем не бредил, я уверен, точно!
— Дословно, пожалуйста. Это очень важно, — требовал Меркулов. — Повторите дословно, как именно шофер это произнес.
— Он сказал: «Эта блядь, она принесла… динамит. Бомбу…» И все, — выдал паренек, мучительно припоминая сказанное гусевским шофером.
— Именно так? Утвердительно? — переспросил я.
Паренек кивнул.
— Шофер уже мертв, — вздохнул Меркулов и добавил: — Большая потеря крови, и вообще…
— Да, вообще сложно выжить после такого, — покачал я головой, принюхиваясь к сильному запаху гари.
Мной снова, как и недавно, в редакции, овладело чувство тревоги. Я буквально кожей ощущал какую-то связь между женщиной в автомобиле Гусева и сорванным сегодня заседанием редколлегии. Но я не позволял себе думать, что в «мерседесе» могла оказаться Татьяна Холод, хотя эта мысль подспудно и настойчиво пыталась проникнуть в мой мозг. Нет, этого не может быть, потому что не может быть никогда!.. Кто угодно: гусевская любовница, выездная секретарша, родственница, женщина из партии, которую Гусев последние два месяца активно создавал. Да любая может быть женщина… Любая! Татьяна Холод — нет, совершенно невероятно!.. Исключено!
Меркулов выглядел очень уставшим. Мы подошли вплотную к обгоревшим остаткам автомобиля, от которых время от времени отгоняли просочившихся сквозь оцепление зевак. Их шугал окриками белобрысый долговязый лейтенант.
Я почему-то сказал — возможно, чтобы как-то приободрить Меркулова, что ли:
— А все-таки это легкая смерть… Согласись, быстрый и легкий конец, в этом что-то есть.
Костя метнул на меня удивленный взгляд:
— Легкая смерть — это только начало… Для нас начало, — и опустился на корточки возле спущенного колеса машины, разглядывая развороченное днище.
Я обошел машину пару раз кругом. Из комитетчиков и гаишников к нам никто не приставал, они кучками держались поодаль, обсуждая случившееся.
Костя старался стереть носовым платком сажу с рук и отрешенно переводил растерянный взгляд с автомобиля на зевак, с зевак на людей из бригады Медникова, которые фотографировали, делали замеры, словом, выполняли обычную, рутинную работу дежурной оперативно-следственной группы. Я уже знал это состояние Меркулова, он всегда как бы терялся, когда сталкивался с людской жестокостью, которая вызывала в нем удивление. Привыкнуть к этому невозможно, несмотря на долгие годы работы в прокуратуре. Невозможно приучить себя к виду крови, истерзанной человеческой плоти. Один из моих хороших знакомых хирургов говорил, что если медик старается приучить себя не замечать человеческие страдания, не обращать на них внимание, то из него никогда не выйдет хорошего врача. Профессиональный цинизм медиков, которым они часто бравируют, на самом деле тревожный сигнал. Хорошие врачи получаются из тех, кто старается представить себя на месте больного. Так и следователь…
Я подошел к Меркулову, тронул его за плечо:
— Костя…
Он достал из кармана пачку «Дымка».
— Видишь, какая ерунда получается, — сказал он, снова закуривая. — Это тебе не тот случай, когда дверь соседа минируют. — Меркулов странно и даже сочувственно посмотрел на меня.
Я поймал этот новый для меня взгляд, отметив про себя, что за десятилетие я, пожалуй, и не видел подобных глаз у Кости.
Я тут же вспомнил тот случай, который произошел в прошлом году в городе Донецке. Шахтер решил съездить на море отдохнуть. А чтобы квартиру не ограбили, он ее заминировал. Благо было чем: шахтер работал подрывником. Он уехал, а к нему пришли дружки звать пивка попить. Постучали — не отвечает. Стукнули по двери посильнее…
В общем, дружков увезли с осколочными ранениями. Дверь разлетелась в щепки. Друзья вместо пивка — на три месяца в больницу.
— Дело принимает крутой оборот, — сказал Костя, глубоко затягиваясь «Дымком». — Давай сходим куда-нибудь пообедаем? Медников, похоже, заканчивает.
И в самом деле, подкатил «КамАЗ», в него стали загружать то, что осталось от машины.
Я на глаз прикидывал, какой мощности был взрыв, и пришел к выводу, что больше пятисот граммов тротила. Дверца «мерседеса» при погрузке противно скрежетала, болтаясь на одной петле.
— Пойдем ко мне? — предложил Костя. — Леля вчера сварила отличный украинский борщ…
— Нет, перебросимся парой фраз здесь, — сказал я, отрешенно глядя на вереницу автомобилей, медленно объезжавшую обтянутое желтой лентой место взрыва. — Меня ждет в «Новой России» Танюша Холод. Как она, бедная, перенесет убийство единственного финансиста ее газеты? Да к тому же Гусев, когда работал в комсомоле, с Татьяной пуд соли съел…
И опять!.. Опять Меркулов метнул на меня странный взгляд. Я определенно понял, что Константин Дмитриевич темнит, что-то недоговаривает.
Мне вдруг страшно захотелось вместо «Новой России» поехать в Склиф, взглянуть на эту женщину, которая была в машине вместе с Гусевым. Я секунду поколебался, куда же мне: в редакцию или в Склифосовского, и решил, что на полчаса задержусь в Склифе. Желание увидеть женщину было непреодолимым. А вдруг действительно знакомая?!..
— Костя, давай быстрей свои соображения, у меня какое-то предчувствие: если увижу эту жертву, ехавшую с Гусевым, это определенно что-то даст для расследования.
И снова взгляд Кости:
— Уверен, определенно… Уверен, предчувствие тебя не обманывает. Хочешь закурить? — Костя протянул мне «Дымок».
— Чего ты перешел на эту гадость? — Я достал свои сигареты «Монте-Карло».
— Знаешь, Турецкий, я ради интереса попросил сделать сравнительный анализ моего «Дымка» и твоей американской дряни, — Меркулов покачал головой. — Там такого намешано! Знаешь, что оказалось? Что твои содержат гадости: никотина и всяких смол — на двадцать пять процентов больше, чем мои!
— Ты меня вызвал, надеюсь, не для того, чтобы прочитать лекцию о сравнительном анализе табачной продукции? — резко спросил я.
— Нет, Турецкий… Сегодняшнее убийство показывает, что нам необходимо срочно провести рекогносцировку. Я предполагал, что Гусева ожидает подобный конец. Я имею в виду этот сегодняшний взрыв, — пояснил Меркулов. — При работе Комиссии по ГКЧП в последнее время я стал частенько встречать фамилию Гусева в различных документах. Тебе ведь известно, что коммунисты за прошлый год организовали около трехсот предприятий, в основном это СП…
Я жестом показал, что, естественно, известно.
Костя продолжил:
— Я предупреждал Гусева, несколько раз предупреждал через доверенных людей, чтобы он был
