работу в Москву. Казалось, что там, рядом с частью мужа, ожидание будет легче. Как ни трудно приходилось, но под Новый год достала она елку, купила даже коробку с елочными игрушками и гирлянду лампочек. Установили елку в той же гримуборной, где они с сыном жили, готовили еду, стирали, сушили белье. Рикки устроила сыну праздник, но стал Новый год праздником и для нее. В первую же неделю января пришло наконец долгожданное письмо от Жоржа.
Перебросили его, оказывается, со срочным заданием за линию фронта. Группа попала под обстрел, но Жоржу удалось пробраться почти со всеми разведчиками в зону наблюдения. Там три дня пришлось пролежать в снегу почти под носом у фашистов. Когда же наконец Жорж вернулся с задания, в части его уже считали погибшим. Однополчане даже разобрали на память его личные вещи. Хорошо еще жене не отправили письмо, оставленное на случай, если не вернется из разведки. Прибыл Жорж в часть под самый Новый год. Принес такие разведывательные данные, что в батальоне утверждали шутя, будто он нарочно задержался, решив сделать полку новогодний подарок.
Обо всем этом узнала Рикки, конечно, не из письма, а от самого Жоржа, когда по вызову приехала на работу в Москву. Из Казани уезжали в лютые февральские морозы, и Москва встретила их сурово — затемнением, снежными заносами и запретом выезжать в город до окончания комендантского часа. Но и с этим все счастливо устроилось. Попутчиком по купе оказался наркоматский работник, он вызвал по телефону машины с ночным пропуском и любезно довез Рикки с сыном до цирка.
Дебют в Москве был неудачным. Рикки получила травму. Аппарат слабо растянули, и когда Рикки выжала стойку, штамберт наклонился вперед, укрепленные на нем ручки потянули за собой ее тело. Удар пришелся на кости предплечий, и только выдержка гимнастки, ее мгновенная реакция предотвратили катастрофу. Она даже нашла в себе силы самостоятельно спуститься на манеж.
Сильно болели локтевые суставы. Но нет, наверное, худа без добра. За время лечения Рикки, посоветовавшись, с Жоржем, решила открывать номер вылетом в зубнике из-за занавеса прямо к кольцам, комбинацию на трапеции увеличила за счет баланса на спине, а в финале стала вращаться вокруг штамберта на высоких качелях — допинге. Номер от этих дополнений сразу приобрел большую зрелищность и эффектность. Но Рикки все равно не оставляла неудовлетворенность. Ей казалось недостаточным исполнять просто хорошие гимнастические трюки. Хотелось создать новый номер, столь же поэтичный, как «Луна».
Необходимо отметить, что мысли Рикки не были столь уж наивными или дерзкими для артистки, работающей в городе, совсем недавно отбросившем от своих стен врага. Просто ей, как и многим ее коллегам, хотелось оказаться достойным своего времени. Жорж собирался подготовить пантомиму к XXV годовщине Великого Октября. Ему помешала война. Поэтому Рикки считала своим долгом, не только патриотическим, но и семейным, привнести хоть что-то новое в развитие советского циркового искусства.
Еще в конце 1941 года Главное управление цирками обратилось к артистам с призывом смело экспериментировать во всех жанрах и видах своего мастерства. Уже к весне 1942 года это обращение дало ощутимые плоды. В Ташкенте вокруг труппы старейшего канатоходца Ташкенбаева сформировался Узбекский национальный коллектив, в Омске дрессировщик А. Н. Корнилов и режиссер Б. А. Шахет приступили к репетициям аттракциона «Слоны и танцовщицы», в Иваново прославленный жокей А. А. Серж (Александров) набрал детскую конно-акробатическую студию, Б. Ю. Кухарж-Кох задумал для своих знаменитых дочерей оригинальный аппарат «Семафор-гигант», а Москва готовила к выпуску героическую современную пантомиму «Трое наших».
Разумеется, Жорж знал о Риккиных мечтах создать новый номер. Но ничем существенно помочь не мог. В тылу врага о цирковой карьере любимой жены не очень-то поразмышляешь. Пришлось Рикки самой искать решения. Она знала, что нужно так выстроить номер, чтобы ни в чем не повториться, интересно начать и ошеломить под конец. Вот и задумала Рикки серию трюков, которые неожиданно и эффектно можно было исполнить в круге с профилем луны. Вся эта работа представлялась ей настолько лирической, что она решила назвать номер «Лунная соната». Но вместе с тем гимнастка не представляла себе цирка без трюка необычного и рискованного, а потому решила оканчивать работу большим обрывом на штрабатах.
Все это она нарисовала, написала сценарий и отдала Стрельцову. Тот разрешил ей готовить «Лунную сонату». Рикки даже была выдана на руки довольно крупная сумма на изготовление чертежей и аппарата.
В Куйбышеве, куда она поехала работать из Москвы, приглашенные в цирк конструкторы делали для Кох по договору чертежи нового номера. Рикки решила, что если инженеры взялись рассчитать сложный «Семафор», то ее аппарат они осилят и подавно. Дирекция цирка заключила договор, деньги согласно расписке предстояло платить Рикки. Ей же надлежало определить пригодность предложенной конструкции для работы. Конечно, подобного опыта и знаний у нее не было, а просить совета у коллег гордость не позволяла. Вот и обращалась Рикки за помощью к мужу.
Ждать ответных писем приходилось долго, воинская часть его уже выбыла из Москвы, но зато верила она в полученные советы беспрекословно. Нужно ей было, скажем, добиться вращения аппарата без применения электромоторов и коллекторов, Жорж рекомендовал: «Скажи конструктору, пусть делает пружину по типу ППШ». Рикки, как попугай повторяла, конструкторы удивлялись, но вносили изменения. Впрочем, все эти указания пришлось довольно скоро прекратить.
Коллектив Кио, вместе с которым работала Рикки, уезжал из Куйбышева. В октябре им предстояло открыть зимний сезон 1942/43 года в Чкалове, так тогда именовался Оренбург. Чертежи еще не были закончены, но Рикки уезжала в радужном настроении: подготовка нового номера началась, и из этой совсем маленькой победы делала она самые широкие, самые перспективные выводы. Именно так и писала Рикки Жоржу на фронт.
Ответы Жоржа сохранились.
«11. 5. 43 г.
После очень большого перерыва я получил целую кучу писем, правда, старых (последнее датировано 8. 3). Сегодня, совершенно кстати, нас отвели с передовой на отдых. За целый день ни одного разрыва вражеского снаряда, мины или авиабомбы. Можно умыться и сменить белье, в котором уже завелись „автоматчики“. Это надо пережить чтобы понять. Но сейчас живу в лесу, как на даче.
Прочел твои письма очень внимательно, бедная моя девочка. Зря ты извиняешься за их содержание. С кем же тебе поделиться, как не со мной. Вряд ли моя заочная консультация будет реальной. Но если у меня будет возможность, обязательно обо всем подумаю и сообщу тебе.
Ты не обижайся на меня за то, что я до сих пор этого не сделал. Возможно, ты не совсем ясно представляешь себе, какова моя жизнь и работа. Длинных описаний делать не буду, но скажу коротко. Взять хотя бы последнюю неделю. Семь суток я не спал. Беспрерывно находился под обстрелом. Много моих товарищей, замечательных людей, убито и ранено. Если я жив и пишу тебе, то это только счастливая случайность. Выполняю я ответственную, опасную и важную работу разведчика, причем руковожу и целиком отвечаю за этот участок. Результаты у меня неплохие. Я вторично представлен, но ты подумай, можно ли в обстановке, о которой я пишу, спокойно обмозговать монтаж трюков для номера. Поэтому не сердись, родная.
Все остальные твои переживания мне тоже близки и понятны. Можешь мне поверить, что я глубоко чувствую, как трудно Маке учиться и жить в условиях цирковой неустроенности, в которых вынуждена прозябать ты сама. Может быть, будет правильно отправить Маку к моей матери, хотя бы до выпуска нового номера. Подумай насчет этого, а я ей напишу, прозондирую почву. Будь только умницей.
Целую тебя,
«5. I. 44 г.
Пишу тебе опять с нового места. Позавчера приехал. Задержусь, видимо, опять надолго, что-нибудь
