Соломаткин, в сущности, вовсе не склонный кого бы то ни было осуждать, в данном случае дает почувствовать свое критическое отношение к происходящему довольно отчетливо. В мирной сцене святочного веселья как-то подспудно проступает некая угроза, и исходит она не от события как такового, а именно от того, как оно художником интерпретировано. Возникает ощущение, что Соломаткина больше всего настораживают и даже пугают именно мирные, для обыденного сознания скорее всего однозначно радостные события в жизни человека. Самые “страшные”, тревожные его картины — “Невеста”, “Свадьба”, “Ряженые”, “Свидание”. Его невесты (“Невеста”, “Свадьба”) немолоды и некрасивы, мужчины же, подчас, выступают опасными соблазнителями (“Свидание”, 1880, ГРМ).
Прохладным летним вечером девушка идет на свидание. Ее светлый плащ как будто мерцает в окружающей темноте. Лица не видно, движения медленны, робки, линия спины выдает колебания, страх, неуверенность. Ожидающий мужчина сидит в лодке и практически не виден: его лицо с пышными усами едва озаряет красный свет фонаря на носу лодки; и все же мы чувствуем: это — хищник.
Лаконичная, молчаливая картина без лиц, без красок, без жестов, но как она красноречива! Нам все ясно: девушка идет на верную гибель. Конечно, она, скорее всего, бедна, а он, скорее всего, богат; возможно, за нее некому заступиться, но, быть может, она знает на что идет. Варианты сюжета хорошо разработаны в литературе. В театре это мелодрама. У Соломаткина — тоже, но он, как всегда, искренен, а здесь и очень серьезен. Поражает мастерство, с каким он решил свою художественную задачу, то безупречное попадание в цель, на достижение которой работают и композиция, и рисунок, и колорит. Интересно отметить также, что художник, как правило отождествлявший себя со своими героями, в данном случае представляет себя скорее на месте робкой девушки, нежели соблазнителя мужчины.
Соломаткин так и не решится завести свою семью. Боязнь ли ответственности, бессознательный страх запоя, потребность в ощущении внутренней свободы, необходимой для художника, или еще какие-то причины оказали влияние на сложение биографии Соломаткина, но безусловно, что личные переживания лежат в основе многих его сюжетов.
В творчестве живописца подчас звучат и романтические нотки. Жизнь обывателей представляется ему, ощутившему всю тяжесть одиночества и нужды, неким диссонансом. Художник, посвятивший себя жанру, выражает свое неприятие быта, свой скепсис, свою иронию по отношению к размеренной жизни с заранее запланированными праздниками и привычными развлечениями. В век позитивизма, в эпоху базаровых Соломаткин — один из немногих, кто смог почувствовать и передать в лучших своих произведениях ощущение поразившего мир разлада, добиваясь этого в первую очередь сугубо живописными средствами. Пессимистическое мироощущение, трагическая надломленность связывает Соломаткина с поздним Федотовым, автором таких произведений, как “Анкор, еще анкор” и “Игроки'; В значительной мере он оказался также предшественником тех мастеров конца XIX — начала XX века, в творчестве которых эмоциональное восприятие действительности как прозаической и даже враждебной человеку будет находить все более отчетливое выражение.
46 Свидание. 1880. Кат. № 83
Совсем иначе воспринимаются работы, замысел которых связан с судьбами ветеранов войны: “На клиросе” (1877), “Пора обедать (Инвалиды у столовой)”, “За пенсией” (обе — 1878). Образы солдат здесь претерпели значительные изменения по сравнению с уже упоминавшейся нами ранней картиной “Постой войск” 1860 года: подтянутые молодцеватые вояки уступили место глубоким старикам, седым и сутулым, трогательным в своей беззащитности. С палками и костылями, одноногие и хромые они “переходят” из картины в картину, занятые совсем не “славными” делами. Поют в церковном хоре. Выступают в роли просителей. Посматривая на часы, угощая друг друга табачком, поглаживая кошку, ждут пока откроют двери казенной столовой. Отстраненность авторской позиции, повествователь-ность и констатация, присущие “Постою войск”, сменились искренним сопереживанием безрадостной судьбе персонажей.
Когда смотришь на соломаткинских ветеранов, возникает чувство, близкое тому, которое вызывают слова Макара Девушкина по поводу прочитанной им гоголевской “Шинели”:
Неоднократное появление престарелых ветеранов в творчестве Соломаткина конца 1870-х годов говорит не только о заинтересованности самой темой, но и о том, что образы эти в известной степени соотносимы с состоянием души самого художника: весьма вероятно, что именно в это время он чувствовал себя таким же выброшенным из жизни, никчемным одиноким существом.
Самая значительная из упомянутых картин — “Инвалиды у столовой”. Она больше других по размеру, количество изображенных персонажей достигает здесь тринадцати, хотя следует признать, что далеко не каждое действующее лицо — яркая индивидуальность: лишь два типа внешности солдат — с усами или бакенбардами — варьируется и в этой, и в других картинах на близкий сюжет. Расстановка персонажей чрезвычайно проста и напоминает шашки: одна фигура выдвинута вперед, другая — заглублена; этот ритм повторяется снова и снова. Для такого незаурядного живописца, каким был Соломаткин, картина удивительно невыразительна по цвету. Некоторую “неопределенность” колорита можно объяснить тем, что полотно в плохой сохранности, местами сильно потерто, по всей его поверхности имеются многочисленные записи, и все же отнести столь откровенную маловыразительность картины только на счет позднейших поправок нельзя. Это может показаться странным, но сама эта “бесцветность” композиции, возможно, использована автором как выразительное средство. Монотонность повествования — не должна ли она отразить наступившую монотонность жизни героев Крымской кампании? В самом деле, и в этой, и в остальных картинах, посвященных инвалидам, в картинах, написанных в годы новой русско-турецкой войны, нет и намека на героику — они просто о людях…
Об утрате юношеских иллюзий свидетельствуют те изменения, которые можно проследить у Соломаткина в эволюции темы бродячих актеров. По сравнению с “Канатоходкой”, “Актерами на привале”, написанными во второй половине 1860-х годов, новые картины более будничны по настроению и лишены ореола романтики. Не преобразующая сила искусства, а зрелищность достаточно примитивного характера лежит в основе сюжетной стороны полотен 1870-х годов. В это время появляются те многочисленные варианты “Шарманщиков”, где внимание художника сосредоточено уже не на образах артистов, а на публике, которая потешается над приключениями Петрушки (“Петрушка”, 1882) или над ловкими движениями ручной обезьянки (“Итальянцы-шарманщики”, 1881). Поэзия уступает место прозе, мироощущение романтическое — будничному.
Какие мелодии наигрывает на своей скрипке безвестный обитатель городского дна — тип столь хорошо знакомый Соло-маткину (“Бродячий музыкант”, 1871)? В руках у него смычок от древнейшего струнного смычкового инструмента — гудка, любимого скоморохами-гудошниками 28*. Смеется скрипач, смеется стоящий в дверях хозяин “заведения”, нелепо сочетание скрипки и гудка, придающее произведению какой-то особый, возможно, ускользающий от нас, смысл.
Сам персонаж чрезвычайно конкретен, характерен: большой нос “башмаком”, выдающийся круглый подбородок, усишки, отвисшая нижняя губа — рот человека, у которого далеко не все зубы целы. Очень тщательно переданы детали одежды: подшитые валенки, обтрепанное пальтецо с большими карманами и
