промискуитет, то есть многобрачие, полигиния — многоженство, полиандрия — многомужие и, наконец, моногамия — единобрачие…
— Вернемся к людям, — перебила Марина. — Они по твоей теории…
— Конечно, полигамны — и мужчины и женщины.
— Но, мама! Тогда ты должна признать, что сама… О, ужас! Ты изменяла папе?
— Никогда! Но не стану тебя уверять, что слежу за своим внешним видом, делаю прическу и маникюр, закрашиваю седину и подбираю сумочку к туфлям исключительно ради того, чтобы нравиться твоему папе. Точнее сказать: я, как и миллионы женщин, говорю себе, что ради него, единственного, стараюсь. Но биологически — стремлюсь нравиться многим.
— И что же сдерживает, мешает отдаться каждому встречному самцу?
— Сама не догадываешься? ТО, ЧТО МЫ ЛЮДИ! У нас есть самосознание, которое ограничивает инстинкты, загоняет их в добровольные границы. Так же, как и животные, мы запрограммированы на выращивание потомства, которое — в нашем биологическом виде — здоровое и крепкое вырастет только в крепкой семье, с отцом и матерью.
— Звучит уныло.
— Потому что ты забыла о подарке небес, благодаря которому вынужденная моногамность воспринимается большим счастьем.
— И что это?
— Подумай.
— Не представляю.
— Любовь, доченька! Мы обладаем душой, которая способна любить. Никакие множественные связи не способны сравниться с огромным удовольствием обладания единственным избранником.
— Логично, — признала Марина. — Теперь картина закончена.
— Вот и скажи мне — любишь ли ты Андрея?
— Ненавижу его!
— А если не выпаливать, как из пушки? Если честно себя спросить?
— Не могу без него жить.
— Теперь более похоже на правду. Ты у нас умница и сумеешь обуздать припадок ревности. Да, Мариша, это ревность чистой воды. Между тем Андрей не подросток и не монах. Предположить, что он…
— Отнюдь не девственник.
— Вот именно. Не дать человеку, которого любишь, возможности высказаться… Ведь он просил?
— Клянчил и умолял.
— Так выслушай его и не торопись с выводами. И пожалуйста, убери из своего лексикона по отношению к Андрею слова вроде «подонок», «мерзавец», «подлец». Подобные характеристики унижают прежде всего тебя.
— Мама! Ты у меня самая великая и умная женщина!
— Я даже знаю, чего ты сейчас хочешь. Поужинать. Ведь голодна?
— Как лев, точнее — полигамная львица.
— Вставай, пойдем на кухню.
С мужем Анна Дмитриевна обменялась понимающими взглядами: костер страстей пригашен, подробности позже. Когда отправились спать, она немножко помучила мужа своим молчанием.
— О чем вы говорили? — не выдержал Игорь Сергеевич.
— Рассказывала Марине, как размножаются птицы и млекопитающие.
— Что-о-о?
— У Андрея ребенок. Надо полагать, внебрачный…
Марина была уверена, что Андрей продолжит свои домогательства, готовилась к разговору с ним. Но ни на следующий день, ни через неделю, ни через две Андрей не объявился.
Глава 9
Погорельцы
У Петьки резались зубы. Ольга предупреждала об этом важном событии в жизни младенца, но Андрей благополучно забыл.
Проснулся в три ночи от приглушенного плача (рева, ора, воплей) Петьки, бормотание Мариванны тоже прослушивалось. Снова заснуть не получилось. Тихо матерясь, Андрей надел халат и пошел в комнату, которая теперь стала именоваться детской.
Горел ночник — настольная лампа, спрятанная за спинкой тахты, — и даже в его свете были заметны признаки крайней усталости и тревоги на лице Мариванны.
— О, Андрей, мы вас разбудили.
— Давно плачет?
— После купания и кормления поспал тридцать минут… а потом… что-то ненормальное… Вы видите?
Петька извивался и блажил. Мариванна не жаловалась, но держалась из последних сил. Попробуй потаскать семикилограммового карапуза несколько часов. Андрей по себе знал — руки отваливаются, спина болит, каменея. И если сытый чистый ребенок горько плачет и корчится, то с ним действительно что-то случилось.
— Он заболел, — подтвердила его догадку Мария Ивановна. — Кажется, температура. На три минуты засыпает, а потом, как от резкой боли, пробуждается и кричит. Андрей, надо что-то делать.
— Давайте мне его. Тихо, казак! Не вопи, а то прыгать начнем. Мариванна, позвоните Ольге.
— Глубокая ночь…
— Звоните! Она все затеяла, путь расхлебывает и наравне с нами не спит. Ули-ули, гули-гули, затих. Набирайте быстро номер.
— Извините за поздний звонок, — сказала в микрофон Мария Ивановна.
Ей что-то ответили, очевидно — грубое. Мариванна покраснела от смущения. Андрей осторожно передал ей спящего Петьку и взял трубку.
— Ольгу к телефону! Быстро!.. Кто говорит? Папа римский! Да, Андрей… Оля, Петька заболел… Я тебе покажу «какой Петька»! Врубилась? Симптомы? Орет и вроде температура. Что делать?
— Это, наверное, зубки режутся, — наконец внятно заговорила Ольга. — Вызывайте «неотложку».
— Что? — изумился Андрей. — На каждый его зуб по «неотложке»? И так тридцать два раза?
— Нет, глупый! Врач нужен, чтобы послушал бронхи и легкие, чтобы исключить бронхит или воспаление.
— Диктуй телефон.
Диспетчер «скорой» спросила Андрея, какая у ребенка температура. Градусника в хозяйстве Андрея не имелось. Но здраво рассудил: чем выше температура, тем скорее приедут. Назвал максимальную — сорок один. Врачи «скорой» позвонили в дверь через пятнадцать минут.
Петьку прослушали и заявили, что в бронхах и легких у него чисто. «Еще бы грязно было», — подумал злой и невыспавшийся Андрей. Мягкий Петькин живот тоже не вызвал опасений. Диагноз Ольги подтвердился — зубы режутся. Врач пытался выяснить про скачки температуры, действительно ли градусник показывал сорок один. Андрей сказал, что градусник разбился, температуру они определяли на глаз. Врач, не иначе как тоже поднятый среди ночи, пробурчал, вставляя Петьке под мышку свой градусник:
— Вы бы, папаша, еще на вкус ориентировались.
Из-за того, что врач постоянно называл его «папаша», Андрей внутренне кипел, но деньги все-таки сунул эскулапу в карман. Пятьсот рублей — за ложный вызов и нормальную Петькину температуру.
