Моя ошибка (разве не простительная из-за волнения, на нервной почве?) заключалась в том, что я стала давить на рычажок распылителя раньше времени, поверх голов людей, обступивших Соню. В общем, я многих оросила, пока не добралась до сестры и не побрызгала ей в лицо.
Народ чихал и плакал. Я тоже надышалась и прослезилась.
– Что это? – выхватил из моих рук бутылочку жених-венеролог. – Что вы творите?
При этом он, как и весь коллектив, чихал и кашлял.
– Стеклоочиститель. Не важно. Смотрите, она оживает!
Закатившиеся Сонечкины глаза стали на место, и она тихо произнесла:
– Ой!
Доктор (плачущий химическими слезами), к его чести, сохранял профессиональную выдержку и командовал:
– Разойдитесь! Ей нужен воздух! Всем уйти!
Народ не подумал подчиниться. Сделали полшага назад и застыли. Сморкались и ждали продолжения.
– Корсет! – подсказала я дерматовенерологу.
– Что?
– Она из-за корсета в обморок свалилась.
Сонечка лежала на руках у своего жениха, наполовину живая и по-прежнему зелененькая. Доктор перевернул ее на бок. Вместе с женихом попробовали ослабить шнуровку. Где там! Мы узлы на совесть вязали, а качеству сибирской бельевой веревки могут позавидовать изготовители парашютных строп.
Более всего меня тронуло, растрогало до натуральных, а не стеклоочистительных слез, что наш жених, невероятно изогнувшись, пытался зубами (безуспешно) развязать узел на корсете своей суженой. Вот это любовь!
Решительный доктор, мне казалось, должен был грозно (как в кино про больницу) выкрикнуть:
– Скальпель!
Немного ошиблась.
– Ножницы! – потребовал врач. – Дайте ножницы!
Распорядительница куда-то метнулась, через две минуты возникла и протянула ему ножницы.
Ох, не просто было подсунуться под шнуровку! Плотность прилегания корсета к телу Сонечки – максимальная, натяжение веревки – предельное. Так могут упаковать невесту только сестра и подруга! Лезвия ножниц соскальзывали, врач (я точно слышала) бормотал ругательства. Наш жених неделикатно подгонял:
– Режь! Режь! Неумеха! Подсовывай под шнур! Да, не здесь, выше! Не сюда! Сюда!
Наконец доктору удалось воткнуть лезвие ножниц под шнуровку. Бельевая веревка лопнула громко, как оборвавшаяся струна на гитаре или скрипке (последнего я никогда не слышала, но могу предположить). Сонечка задышала полной грудью и стала на глазах приобретать нормальный цвет лица.
И что, вы думаете, она первым делом, когда навела сознание на резкость, спросила?
– Нас уже расписали? Мы – муж и жена?
Жених не мог ответить, он был счастлив, что Сонечка не отдала богу душу. Я вытерла мокрое от стеклоочистителя лицо сестрички своим платочком, на котором остался свадебный макияж, наводившийся утром три часа. Все сидевшие на полу – Соня, жених и доктор – поднялись на ноги.
– Быстренько! Быстренько поднесли невесту к столу! – вспомнила о служебных обязанностях распорядительница. – Надо расписаться в книге регистраций. Свидетельство о браке давно готово. Взяли и понесли! У нас еще семь пар брачующихся киснут! Где кольца?
Сонечкин жених скинул пиджак и галантно набросил ей на плечи. Правильно сообразил, потому что корсет (на добрый дециметр не сходившийся на спине) она прижимала к себе как щит. Так и расписывалась, и кольцо ей жених надел, и она ему – все одной рукой, вторая была занята удерживанием корсета на груди.
Готова поспорить, что на лицах других невест, включая беременную, была написана отчаянная зависть. Не они, а Сонечка находилась в центре внимания, их свадьба запомнится только потому, что чужая невеста свалилась в обморок. Нечто подобное я видела на одном юбилее, когда хозяин торжества по ошибке пригласил известного оперного певца. Думал, свадебного генерала заполучит, а певец выпил как следует и запел! Три часа пел! Вдохновенно, красиво, мощно! Нашло на артиста вдохновение. Про юбиляра все забыли, он только пустые бутылки со стола уносил и новые ставил.
– Про певца в следующий раз, – перебил меня Руслан. – Как длинно ты рассказываешь, сколько ненужных подробностей, уходишь от темы! А можно сказать одним предложением. При МЕХАНИЧЕСКОМ воздействии, сдавлении грудной клетки, человек может потерять сознание. Независимо от пола! Если мужика запеленать так, что не продохнуть, он тоже с копыт слетит.
Я могла подвести промежуточный итог:
– Значит, обмороки девушек прошлых веков более под сомнение не ставятся?
– Вызванные внешним физическим воздействием, – уточнил Руслан.
Далее я хотела сказать, что, поскольку все дамы носили корсеты, уличать их в притворстве было бы несправедливо. Бедняжки! Они не расставались, наверное, с нюхательной солью, запах которой не лучше нашатырного спирта.
Ничего сказать я не успела, потому что в палату вошла медсестра. Девушка несколько странная. Я бы сказала так: по должности медсестра, а по внешнему виду врач рангом не ниже завотделением. Столько в ней было строгости и значительности! Потом противоречие разрешилось: Руслан мне сказал, что девушка учится в медицинском институте, а медсестрой в клинике подрабатывает. Ясно: заранее тренирует командный голос и начальственный вид.
Девушка-полудоктор показала пальцем на загипсованную ногу Руслана и мою надпись на ней:
– Безобразие! Что за вольности?
Следом ее взор остановился на тумбочке Руслана, опять ткнула пальцем:
– Кто принес салаты? Салаты не разрешаются! Читайте список дозволенных продуктов в холле!
Я покорно убрала пластиковые баночки с салатами в пакет, чтобы потом снова вытащить и отдать другу. Медсестра раздала градусники.
– Извините! – обратилась я к ней. – Можно вас спросить как медработника? Бывают ли у девушек обмороки? Или у женщин?
– У кого обмороки? У вас? Вам надо срочно обследоваться!
– Не у меня. Вопрос чисто теоретический. Сформулирую его точнее. Какого рода физиологические процессы в организме женщины могут вызвать обморок?
У медсестры сделалось лицо, как на экзамене, когда точно знаешь, что читал ответ на вопрос, и мучительно пытаешься его вспомнить.
– Например… например… При резком перепаде артериального давления! – облегченно вздохнув, вспомнила отличница.
– Я могу подтвердить про обмороки! – вдруг поднялся с кровати сосед Руслана по палате.
Дядечка лет пятидесяти – шестидесяти, он уже давно, не стесняясь, прислушивался к нашему разговору. А теперь встал и подошел ближе. У Ивана Матвеевича, так его звали, были сломаны плечо и ключица. Поэтому рука на какой-то замысловатой подставке, прикрепленной с груди, покоилась высоко поднятой, почти как в пионерском салюте.
– У меня протез! – первым делом заявил Иван Матвеевич и для убедительности, наклонившись, постучал здоровой рукой по колену.
Раздался глухой звук, будто от ударов по пластиковой столешнице.
«Во везет! – подумала я. – Мало ему костяной ноги, так он еще и руку сломал!»
– Протезы бывают разные, – продолжал Иван Матвеевич. – Импортные, роскошные, с мягкими вставками-прокладками, которые не натирают. Но дорогие! А бывают дешевые, то есть бесплатно их выдают. И так культю натирают! До кровавых мозолей! Приемник, куда культю засовываешь, из дубовой негнущейся кожи сделан.
– При чем здесь протез? – послышалось с другой кровати.
Ее обладатель встал на костыли и приковылял к нам. Всего в палате было четыре койко-пациента,
