Елены Гуро, отделено огромной запятой от двух других, Хлебникова и Крученых. Мы с Максом думали – почему? Так вот, это грустная история – оказывается, к моменту выхода книги Елена Гуро умерла, поэтому ее так выделили, а Малевич посвятил ее памяти рисунки, очень трогательно.
…Еще мне было интересно посмотреть, есть ли у Макса «Бух лесиный». Там на рисунках разные причудливые звери. Да, у Макса есть «Бух лесиный». У него есть все!
…Даже «Le Futur». Оказывается, эта книжка была конфискована цензурой из-за того, что там неприличные рисунки Ларионова. И «Le Futur» у Макса есть – мы с Максом посмотрели рисунки Ларионова. Действительно, неприличные, очень смешные, жутко талантливые…
…Про «Войну» Розановой было написано, что книжка не имеет аналогий на Западе. Там на обложке коллаж, на серый лист картона наклеены аэропланы, мне не очень понравилось…
…А о «Помаде» Крученых с рисунками Ларионова говорилось, что каждый экземпляр уникален, каждый экземпляр – это не обычная тиражная книжка, а оригинал… В этой книжке иллюстрации, как лубки, раскрашены вручную. На ярко-малиновую обложку наклеен литографский рисунок, рукописные страницы вперемешку с иллюстрациями, на золотых паспарту.
Обо всем этом я не стала рассказывать Андрею, думаю, ему было бы неинтересно. Я говорила про… про все остальное.
У меня немного дрожали руки и бегали глаза, но в целом я приветливо улыбалась и не выглядела как виноватая – каждый может немного запутаться и забыть, вызывали его сегодня к директору школы или он сегодня покупал кафель или же изучал футуристическую книгу. Кстати, в 1932 году отдельные листы из футуристических книг были включены в экспозицию Русского музея, а после выставки книжная графика футуристов исчезла из музейных экспозиций на долгие годы, до 1968 года, когда в Русском музее опять была выставка… Книги футуристов издавались крошечными тиражами, теперь они большая редкость даже в музеях… У Максима не просто уникальная коллекция, а… даже не знаю, как это назвать, – это чудо! Мы с Максом еще раз перелистали каждую книжку – просто сердце замирает!..
– Так что вот – я была в детском саду, в Доме книги, в магазине кафеля… Может быть, я что-нибудь упустила, – дипломатично добавила я.
Это я на всякий случай, потому что Питер, конечно, большой город, но маленький, особенно если ездишь на машине… Когда ходишь пешком, тебя могут и не заметить, а машина у меня большая и всюду стоит… Вдруг Андрей видел мою машину там, где она обычно не бывает? К примеру, у Техноложки, на углу Загородного и Верейской.
Андрей молчал и подозрительно не смотрел на меня.
– А почему ты на меня не смотришь? – спросила я.
Может быть, ему неприятно видеть, как я вру? Может быть, он знает, что я вру? Может быть, он раньше считал, что я никогда не вру, и теперь удивляется?
Андрей взглянул на меня.
– А почему ты на меня смотришь? – спросила я.
Почему он то не смотрит на меня, то смотрит? Неужели ему кажется, что если у человека дрожат руки и бегают глаза, то человек врет?
Ничего подобного, как психолог я точно знаю, первый признак лжи – это когда взгляд направлен налево и вверх, а второй – когда человек почесывает кончик носа. А я стараюсь уверенно смотреть в одну точку – на мармелад.
– Почему ты на меня то смотришь, то не смотришь? Почему ты молчишь? Тебе что, вообще неинтересно, как я живу? – продолжила я, прижимая к себе мармелад как символ любви и согласия.
Это я от страха так спросила. А как бывший доцент я знаю, что вопрос совершенно неправильный. Вопрос, в котором уже заключено обобщение, обвинение, склочность и «я тебе покажу!». Вопрос, на который собеседник может отреагировать только ответной агрессией.
Но Андрей не возразил, не обиделся, не бросился кусаться… И тут я ужасно испугалась, потому что – а где же ответная агрессия? У него была неправильная, непонятная реакция. Он вел себя так, как будто он сам в чем-то передо мной виноват. Но ведь он ни в чем не виноват!
Решила, нужно еще раз проверить, как у него с ответной агрессией. К тому же наступление – лучший способ отвести от себя любые подозрения.
– Ты спрашиваешь просто из вежливости, а на самом деле тебе неинтересно. На самом деле мы все: и я, и Мура, и Андрюшечка, и Лев с Саввой – мы просто мелькаем перед тобой на экране, как персонажи немого кино…
– Персонажи немого кино не воруют сосиски, – возразил Андрей.
А мы, мы что, воруем?! А-а, да, немного, иногда…
Лев Евгеньич с Саввой Игнатьичем под столом доедают его сосиски, ну и что? Сам виноват, ему прекрасно известно, что при виде венских сосисок они теряют человеческий облик.
– Это тебе неинтересна моя работа, – Андрей отложил газету, – это ты спрашиваешь меня из вежливости. Это тебя не волнуют мои проблемы… Это ты целыми днями делаешь неизвестно что!
Меня?!.. Я?!..
Когда человека в чем-нибудь несправедливо обвиняют, он тут же начинает вести себя как виноватый. Если сейчас спросить Льва Евгеньича строгим голосом: «Кто украл котлету?» – он заберется в кресло и даст лапу: «Виноват, извините, просто очень захотелось котлету…» А ведь он совершенно не виноват, он же украл не котлету, а сосиски, но раз уж обвиняют в котлете, приходится в котлете и оправдываться.
Или когда мама говорит мне: «Ты еще не читала Андрюшечке “Тимур и его команда”», – я тут же краснею, беспомощно бормочу виноватым голосом и действительно выгляжу как человек, который еще не читал Андрюшечке «Тимур и его команда». Хотя я и не собираюсь читать «Тимур и его команда», не люблю Гайдара, куда лучше «Кондуит и Швамбрания», заодно и сама перечитаю…
В общем, с психологической точки зрения понятно, почему совершенно невинный человек начинает нервно оправдываться, – потому что обвиняемый становится как бы воплощением направленных на него подозрений.
– Неправда, не из вежливости я спрашиваю тебя, «как дела», не из вежливости!.. – возмутилась я. – А вот ты отвечаешь мне формально! Ты всегда отвечаешь мне одинаково – «нормально». А «нормально» значит, что ты вообще не отвечаешь!.. Такой ответ ты можешь присылать мне на пейджер, электронную почту или путем sms на мой номер телефона…
Андрей печально взглянул в свою тарелку, а потом на меня – так печально, будто это я съела его сосиски.
– Если я не могу дать тебе всего, чего ты хочешь… – сказал он, – тогда…
– Тогда что? – испуганно спросила я. – Тогда что?
– Ничего.
Ну, не то чтобы это было совсем «ничего»… Кое-что он все-таки сказал.
Я раньше думала, что Андрей – молчаливый герой. Оказывается, не совсем. Оказывается, молчаливый герой может сказать много неприятного – пусть и короткими фразами с большими промежутками. В коротких фразах часто встречались слова «работа», «устал», «ты не понимаешь», а в промежутках – вздохи и сердитые «хмы».
Я тоже кое-что сказала, совсем небольшую речь. В моей речи часто встречались слова «одна», «любовь», «ты не понимаешь», а в промежутках не встречалось ничего, потому что я говорила очень быстро.
Когда я сделала короткую паузу, Андрей сказал что-то очень несправедливое, очень обидное, очень злое, и тогда я…
…Хотя, возможно, это была не я. Это не я сказала: «Зачем жить с человеком, который только работает и ловит рыбу?!», это не я сказала: «Ты не занимаешься ребенком!» И уж точно это не я сказала: «Раз так, я больше не хочу с тобой жить».
А в самом конце своей речи я заплакала. Сделала вид, что плачу от обиды на его слова, что я «лентяйка и плохая мать», а сама плакала от обиды – куда же девались любовь, мармелад и согласие, с которых так хорошо начался сегодняшний вечер? То есть мармелад я съела, а где любовь и согласие?..
– Ты же знаешь, я не выношу слез, – холодно, мрачно, противно сказал Андрей и ушел в кабинет. И сидел там с упрямым лицом – я четыре раза заглядывала, делала вид, что ищу Савву и Льва, чтобы дать им
