казалось, «убила бы и не такую сучку». Муж, правда, был с ней в это время очень нежен, но она больше не доверяла ему. Софья мечтала о любви не страстной, а спокойной. А Лёвочка частенько пребывал «ночью в сладострастном соблазне». Он считал, что жена старательно убивала его любовь. Она же была убеждена, что страсть закончилась, теперь началась привычка, за которой на самом деле скрывается холодность. Софья стала «портиться», не была уже больше «воском», из которого мужу можно было «лепить» все, что хотелось, превратилась в эгоистку. Это дурное настроение она объясняла болью в спине. Ей хотелось рисовать вместе с дочерью Таней, но ее ждали «тысячи хлопот»: починка колодцев, чистка клозетов, болезни малышей, покупка башмаков, увольнение англичанки за то, что та клала к себе в постель Мишу, и поиск новой гувернантки, порядочной и хорошей, покупка рояля «Беккер» для Сережи за 700 рублей, поиск для Илюши хорошего хирурга, выезды в свет с Таней, отправка в Москву саженцев дубков из яснополянского Чепыжа и т. д. В общем, дни стремительно сменяли друг друга, превращая жизнь в какой?то краткий миг.
Вслед за ними переехал в Москву и деверь Сергей со своей семьей. Теперь они ходили друг к другу в гости, устраивали совместные танцклассы, а для старших детей — уроки рисования гипсовых фигур по вечерам. Но Софья всегда чувствовала что- то неладное в семье деверя, не клеилась его жизнь с цыганкой. Однако старалась не углубляться в это, а предпочитала больше заниматься с детьми. Особенно ей полюбились занятия, проводимые милейшим Ильей Михайловичем Прянишниковым. Софья с удовольствием рисовала вместе с детьми — дочкой Таней, а также с племянницами мужа Верой и Леночкой.
Однажды Софья познакомилась со своей полной тезкой, графиней С. А. Толстой, вдовой поэта А. К. Толстого, а заодно и с ее племянницей Хитрово, объектом обожания Владимира Соловьева. Обе дамы играли с ней в простоту и очень не понравились Софье этой игрой, пришлись «не ко двору». В этой связи она вспомнила рассказ Тургенева о своей тезке. Как?то Иван Сергеевич отправился в маскарад, на котором был заинтригован и очарован одной маской, стройной, с ангельским голосом и к тому же очень умной. Назначив ему свидание, маска бесследно упорхнула. Снова повстречавшись с этой загадочной маской, Тургенев почти влюбился в нее, умолял открыться ему. Долго промучив писателя, она наконец согласилась и пригласила его в гости. Иван Сергеевич был очарован тонким вкусом хозяйки дома и тем изяществом, с которым было обставлено ее жилье. Вскоре маска открылась, и наступил момент истины. Вместо ангелоподобной красоты перед влюбленным предстал «чухонский солдат в юбке»! Боль разочарования была необъяснимой. Перед Тургеневым стояла некрасивая, рыжеволосая дама с большой головой. Но эта женщина поражала своим изощренным умом и обворожительным голосом, она прекрасно пела. Как же не похожи оказались друг на друга две абсолютные тезки! Софья была совсем другая — очень живая, впечатлительная, любившая покой, но еще больше обожавшая своих детей, ничтожно мало жившая своей жизнью. Ей было не по пути с этой светской львицей, и она предпочла больше никогда с ней не встречаться.
Тем не менее встреча со своей светской тезкой все?таки не была случайной для Софьи. Судьба постоянно руководила ее замыслами, не забывала что?то исправить в них, проявив при этом особую милость и доброту. Фортуне было угодно испытать свою подопечную соблазнами светской жизни, но она же позволила ей благополучно вырваться из этих цепких объятий, не погибнуть в них. Знакомство с вдовой поэта позволило Софье еще раз задуматься о том, как мало она знает себя и на что способна. Так, например, она не представляла своих возможностей, если бы оказалась «средь шумного бала». Ведь она так долго жила мужниными представлениями о том, что хорошо, а что плохо. Свое естество Софья познавала Лёвочкиным умом, видела себя его глазами. А ей так хотелось узнать истинную цену себе, освободившись от полного «захвата» ее жизни им. Ей хотелось быть больше, чем
Софья, как бы невзначай, вспоминала о своей жизни, о своих немудреных желаниях, например самой принимать гостей, среди которых встречались разные: и умные, и скучные, и любезные, и чопорные. Перед тем как устраивать журфиксы, она проконсультировалась по этому вопросу у своего дяди Кости, который был большим знатоком бонтона, специалистом по всевозможным светским штучкам, касавшимся такой тонкой материи, как этикет. Софья получила от него много полезных советов: какие печенья и тартинки следует подавать к столу, как накрывать стол в зале, в котором в это время должны находиться солидные гости, а где надо размещать молодежь. Она потихоньку осваивала роль хозяйки салона, прекрасно сознавая, что ей еще очень далеко до Анны Павловны Шерер. Но она постигала это искусство, казавшееся ей таким мудреным. Этот приемный день бывал для Софьи крайне тягостным, ведь ей приходилось часами сидеть за чайным столом с «глупым» лицом. Сама удивлялась, как могла она поддаться этой «заразе обычая», такой глупой традиции света. В такие минуты она жалела себя, но особенно грустила по растраченному зря времени. Зато теперь довольно легко справлялась со всеми формальностями светского этикета, которыми раньше пренебрегала за ненадобностью. Лёвочка конечно же дистанцировался от приемов, в редких случаях позволяя себе заглянуть в гостиную.
Без сомнения, она уставала от светских развлечений, утомлялась ими, тем не менее стала принимать визитеров не только по четвергам, но и по воскресным дням. Целые толпы гостей, родственников и знакомых наполняли гостиную и залу их дома. Чаще всего у них бывала чета Фетов, а Мария Петровна, жена поэта, даже принимала самое активное участие в их светской жизни, давала советы, как нарядить Таню, чтобы она выглядела еще эффектнее, восхищалась ее красотой, а заодно и бельдежурчиками на ее платье. Еще больше она восторгалась Софьей, представавшей перед ней в роскошном шелковом платье в серебристой гамме, которая так шла ей к лицу, с «белыми блондами и чайными розами». Каждый раз, слыша в свой адрес восхищенное щебетание, Софья мечтала о том, чтобы это услышал ее любимый муж.
Об охоте пуще неволи Софья теперь знала уже не понаслышке. Она постоянно разрывалась между «хочу» и «надо», пока сохраняя паритет. После того как она привела всех в неописуемый восторг своим царственным появлением на первом балу, с оркестром, ужином, самым изысканным московским обществом, Софья стала постоянно бывать и на других балах, на которых познакомилась с бывшей пассией мужа, графиней Уваровой, а также с Мансуровой, Оболенскими, всех не перечесть. Знакомых становилось все больше и больше, их список увеличивался не по дням, а по часам. Софья сразу приняла решение, как только соприкоснулась с светской жизнью, что не стоит ей первой делать визитов, а наносить только ответные. Все двери московского бомонда были открыты перед ней настежь. «Свет» приветствовал ее моложавость, открытость, почтенные дамы пытались даже ей ласково патронировать, будучи очарованными ее светской неопытностью. Мужчины же держались с ней почтительно — корректно.
Софья запомнила 1883 год как время бесконечного безудержного веселья, легкого головокружения из?за комплиментов и сияющих взглядов мужчин и женщин. Она находилась в состоянии сильного возбуждения, вызванного ее светским успехом, которому содействовала давняя знакомая, милейшая Александра Павловна Самарина, которая очень хлопотала, чтобы ее протеже, мать с дочерью — Софья и Таня, получили приглашение на престижный тогда бал Щербатовых, открывшийся популярным вальсом и
