Розанов остался при своих мыслях о Горьком: его «тащили», а он вообразил, что «тащит эпоху за собой», — писал он в петроградской газете «Колокол», где печатался в 1916 году под псевдонимом В. Ветлугин. «Отсюда тон его принял совершенно нелепый характер: он то расправлялся с Францией < „Прекрасная Франция“>, то с Соединенными Штатами <„Город Желтого Дьявола“>, — расправлялся небрежно, через какое-нибудь „письмо в редакцию“, о котором, уже по неестественности дела, — правда, начинали везде сейчас же шуметь, писать, говорить».
Еще в канун первой русской революции Розанов писал, что молодые писатели группируются либо около «яркой фигуры Максима Горького», либо в кружке декадентов и символистов. Он полагал, что интерес к Горькому быстро пройдет. «Максим Горький — весь современность, и притом — только современность. Это придало необыкновенную выпуклость ему, яркость, дало силу удара. Каждый писатель, более сложный, рассеивается множеством частиц своих в целом ряде поколений, которым будет казаться все нов и нов, тогда как своему поколению, он не представлялся очень большим; напротив, своему поколению Максим Горький представляется страшно огромным: но сейчас же после „своего поколения“ он представится стар, давно известен и нисколько не интересен. Конечно, он еще молод и за будущее нельзя ручаться»[502].
После выхода горьковской «Исповеди», где проведена мысль, что народная масса — это и есть Бог, творящий чудеса, Розанов выступил со статьей, в которой писал: «Обожение» русского народа, выраженное Максимом Горьким в его «Исповеди», повторяя отчасти славянофилов, отчасти Гоголя, главным образом и почти буквально повторяет известное исповедание Достоевского, вложенное им в уста Николая Ставрогина в романе «Бесы»[503]. Но одно дело сказанное красиво слово, и совсем другое — истина, замечает Розанов.
С именем Горького и вообще русской социал-демократии Розанов связывает известную строчку Н. М. Минского:
Много лет спустя ее перефразировал Горький: «Если враг не сдается, его уничтожают».
Иронически откликнулся Розанов и на статью Горького «О современности», напечатанную в газете «Русское слово», где была сделана попытка определить причину самоубийств в России. Смысл горьковского фельетона сводился для Розанова к тому, что виновато старое, черствое, бездушное поколение, жестоко относящееся к юношеству и не понимающее его идеалов. «Ну, что же остается ответить Горькому и той молодежи, от имени которой он приводит несколько писем, все бранных в отношении старшего поколения. Что же делать: не прибирает нас Бог, но подождите же немножко, не сдирайте кожи, и так помрем, и вы останетесь одни на „пиру жизни“, как вы постоянно выражаетесь и печатно и устно»[505].
Не все статьи Розанова о Горьком пропускали цензура и редакторы. Так, в связи с поездкой Горького в США Розанов подготовил в 1906 году статью «К инциденту с Максимом Горьким в Америке», однако из-за остроты материала она была снята с набора в «Новом времени».
В марте 1912 года Розанов отправил самое острое и язвительное письмо Горькому. В «Уединенном» он вспоминал о взаимонепонимании в их переписке: «Боец умер вне боя. Я ему писал об этом, но он до странности не понял ничего в этой мысли». Теперь он полемизирует с Горьким по поводу истории русской литературы, говорит ему, что он «мечтатель», «сновидец» («для литературы это и отлично»), но не знает судьбы русских писателей. «Вы пишете, что „страдальцами“ были Щедрин и Михайловский. Полноте: стоит какой-то
Если русский писатель не социалист, то «подохнет с голоду», коли он не в «Новом времени», говорит Розанов и приводит историю о том, как Мережковский несколько раз просил его устроить свидание с Сувориным, чтобы сотрудничать в его газете. Когда из этого ничего не вышло, ибо Суворин питал отвращение к Мережковскому, и зная, что «или „Новое время“ или умри с голоду, если не социалист», Мережковский «перешел в социализм». Но из этого предреволюционного «попутчества» ничего не получилось. Розанов слишком хорошо знал Мережковского, да и Горький назвал его позднее «литературным недоразумением».
В 1916 году статьи Розанова о Горьком приобретают особую желчность. Он пишет в «Колоколе» ироническое эссе под названием «М. Горький и о чем у него „есть сомнение“, а в чем он „глубоко убежден“…», а затем перепечатывает отзыв о Горьком В. О. Ключевского, опубликованный П. Струве в «Русской мысли», снабдив его своими пояснениями.
На вопрос: «Чем вы объясняете успех его произведений?» — Ключевский отвечал: «Горький — это
Русскую литературу погубила идея партийности, считал Розанов, и потому вел резкую полемику с Горьким. Наиболее однозначная характеристика Горького прозвучала из уст Розанова уже в самый канун Февральской революции: «М. Горький — буржуа, да так ведь и оказалось на деле. Человек богатый, знатный, и если не ездит „в своем автомобиле“, то лишь ради старого renommee вождя пролетариата… На самом деле все они, и Горький, и Короленко, и Андреев, и Амфитеатров или М. М. Ковалевский — суть люди буржуазной крови, буржуазного духа, волновавшиеся и волнующиеся потому единственно, что не „они сегодня господа положения“, и собственно дожидающиеся, когда подкатит к их крыльцу „автомобиль с гербами“ и отвезет их в хорошее министерство и — на хорошую должность…»[508]
В последнем письме Розанову, написанном на Капри в 1912 году, Горький писал: «Был бы я на Руси — пошел бы сейчас к Вам и десять часов говорили бы с Вами обо всем, что значительно в мире. Но, вероятно, не увидимся мы, я, должно быть, скоро умру… Если же переживу Вас — пошлю на могилу Вам прекрасных цветов, — прекрасных, как некоторые искры Вашей столь красиво тлеющей, сгорающей души». Цветов на могилу Горький не послал, но напечатал в берлинском журнале «Беседа» письма Розанова к нему. С годами, особенно после возвращения в Советский Союз, он все дальше отходил от своих мыслей о Розанове и розановского общечеловеческого гуманизма в сторону жесткой классовости.
Розанов был идейным противником Горького. Но было одно, что постоянно заставляло говорить друг о друге не только с уважением, но и с преклонением перед талантливостью — единственным «неразменным рублем» искусства. С годами философские и общественно-политические расхождения двух писателей усиливались, но что их действительно неизменно сближало — это подлинный гуманизм, противостояние «красному террору», введенному революцией как временная мера и ставшему ее подлинной сущностью. Гуманистическое звучание «Несвоевременных мыслей» Горького, показавших преступность и авантюризм большевистского переворота, сближает эти горьковские очерки, при всей художественно-эстетической неповторимости писателей и их книг, с «Окаянными днями» И. Бунина и «Апокалипсисом нашего времени» Розанова.
И вот, наконец, душераздирающее письмо Розанова Горькому в конце 1917 года — семья в голоде, холоде и нищете, на грани смерти. Пересказывать это письмо невозможно. Его можно только читать (впервые опубликовано в 1989 году в книге Розанова «Мысли о литературе»).
За три дня до смерти Василий Васильевич продиктовал дочери прощальное письмо М. Горькому. В нем теплые розановские слова и щемящая концовка: «Прощай, не забывай, помни меня!»
Горький обратился за деньгами к Шаляпину, чтобы помочь выжить Розанову. Шаляпин прислал, однако было уже поздно. «Спасибо за деньги, — писал Горький, — но В. В. Розанов умер…»[509]
