«„Пустынька“ — нечто вроде роскошного замка на берегу Тосны, на расстоянии от Петербурга в час с четвертью по Московской железной дороге и в четырёх или пяти верстах от станции Саблино… Всё в доме изящно, удобно и просто. Самая местность усадьбы интересна. Едешь к ней по гнусному ингерманландскому болоту и вдруг неожиданно натыкаешься на реку Тосну, окаймлённую высокими и живописными берегами. На противоположном берегу её дом, который таким образом представляет красивое и поэтическое убежище»[18]. Легенда гласила, что Пустынька (как и Красный Рог) была создана Растрелли.
К сожалению, сегодня от Пустыньки (как от большинства других русских усадеб) сохранились только остатки — парк и два пруда, один с островом, где при А. К. Толстом стояла беседка. Алексей Константинович Толстой любил Пустыньку и, похоже, усадьба отвечала ему взаимностью. Она не пожелала пережить его и сгорела вскоре после смерти поэта. В огне погиб и его архив, находившийся здесь. Своеобразным воспоминанием о Пустыньке осталась овальная акварель: Алексей Толстой, одной рукой ухватившись за дерево, помогает своему двоюродному брату Алексею Жемчужникову, утопающему в глубоком снегу, одолеть крутизну при подъёме к дому. По-видимому, это было в первую зиму после возвращения поэта из Калуги.
«СРЕДЬ ШУМНОГО БАЛА…»
Порой жизнь человека резко изменяет своё течение — достаточно единой минуты. И чаще всего речь здесь может идти о любви с первого взгляда. Подобное произошло и с Алексеем Константиновичем Толстым. Своему «прекрасному мгновенью» он посвятил одно из самых знаменитых стихотворений в антологии русской лирики.
(«Средь шумного бала, случайно…». 1851)
Положенное на музыку Чайковским, это стихотворение уже как романс приобрело невиданную популярность. Современному читателю оно не кажется чересчур «литературным», вряд ли он соотносит толстовские строки со стихами Лермонтова:
Мало кто замечает, что и строка «В тревоге мирской суеты» повторяет пушкинское «В тревоге шумной суеты» (из послания Анне Керн). В XIX веке картина была несколько иная. Перекличка поэтов и даже в чём-то вторичность Алексея Толстого были очевидны. К примеру, Лев Толстой, которому стихотворение его дальнего родственника нравилось, всё же предпочитал ему лермонтовское. Однако со временем А. К. Толстой в поэтическом споре вышел победителем. Его стихотворение на слуху у каждого любителя русской поэзии; по популярности оно оставило далеко позади стихотворение его гениального собрата и предшественника.
Всё произошло на бале-маскараде в петербургском Большом театре январским вечером 1851 года. Молодой поэт по долгу службы сопровождал на празднестве наследника. Его внимание привлекла высокая, стройная и пышноволосая незнакомка, прекрасно владеющая искусством вести интригу. Она умело уклонилась от настойчивых просьб снять маску, но взяла визитную карточку Алексея Толстого, пообещав в ближайшее время дать о себе знать. Действительно, через несколько дней он получил приглашение посетить таинственную даму. Её звали Софья Андреевна Миллер.
По-видимому, на этом бале-маскараде присутствовал также и Иван Сергеевич Тургенев. Сын Льва Николаевича Толстого Сергей Львович вспоминает:
«…он (Тургенев. — В. Н.) рассказывал, как на маскараде вместе с поэтом А. К. Толстым он встретил грациозную и интересную маску, которая с ними умно разговаривала. Они настаивали на том, чтобы она тогда же сняла маску, но она открылась им лишь через несколько дней, пригласив их к себе.
— Что же я тогда увидел? — говорил Тургенев, — лицо чухонского солдата в юбке»[19].
Сергей Львович, знакомый с героиней этого эпизода, уверял, что Тургенев преувеличивает.
Действительно, Софью Андреевну Миллер нельзя было назвать красавицей. Как можно судить по фотографиям, у неё нечёткие черты лица, широкие скулы, мужской волевой подбородок, слишком высокий лоб много думающего человека. Но первоначальное неблагоприятное впечатление быстро забывалось. Она была удивительно женственна, и через несколько минут обворожённый собеседник видел только её серые, искрящиеся умом глаза.
