весь мир. Начало этой «болезни духа» имело место в деловой Америке в штате Нью-Йорк; в марте 1848 года в доме некой семьи Фокс (отец, мать и две дочери) стали раздаваться непонятные стуки. Одна из дочерей по имени Кет высказала предположение, что их делают разумные существа, и попыталась наладить с ними связь. На её вопрос некто неизвестный ответил, что он — дух (spirit) разносчика, чьё нераскрытое убийство недавно взбудоражило округу. Таким образом, Кет стала первым медиумом, то есть человеком, через которого обитатели потустороннего мира могут вступать в контакт с живыми. Вскоре число медиумов насчитывалось десятками тысяч. Они разъезжали по всей территории Североамериканских штатов, давали сеансы общения с духами путём манипулирования мебелью, но чаще всего через возложение рук на круглый стол. Всё это и получило название спиритизма.
В Европе эпидемия спиритизма началась в 1852 году; её принесли заезжие американцы. Россия не осталась в стороне. Летом 1857 года известный богач и меценат Григорий Кушелев-Безбородко познакомился с медиумом англичанином Юмом и привёз его в Петербург. Кстати, он пригласил и друга Юма — знаменитого романиста Дюма-отца. Юм был представлен Кушелевым-Безбородко ко двору, где произвёл настоящий фурор.
Свой первый сеанс в Зимнем дворце Юм дал 10 июля. Анна Тютчева ярко рассказывает о происходившем на страницах своего знаменитого дневника, озаглавленного «При дворе двух императоров»: «Сеанс в Большом дворце в присутствии двенадцати лиц: императора, императрицы, императрицы-матери, великого князя Константина, наследного принца Вюртембергского, графа Шувалова, графа Адлерберга, Алексея Толстого, Алексея Бобринского, Александры Долгорукой и меня. Всех нас рассадили вокруг круглого стола, с руками на столе; колдун сидел между императрицей и великим князем Константином. Вскоре в различных углах комнаты раздались стуки, производимые духами. Начались вопросы, которым отвечали стуки, соответствующие буквам алфавита. Между тем духи действовали вяло, они объявили, что слишком много народа, что это их парализует и нужно исключить Алексея Бобринского и меня. Впоследствии они полюбили Бобринского, но против меня навсегда сохранили зуб. Нас удалили в соседнюю комнату, откуда, впрочем, мы очень хорошо слышали всё, что происходило. Стол поднялся на высоту полуаршина над полом. Императрица-мать почувствовала, как какая-то рука коснулась воланов её платья, схватила её за руку и сняла с неё обручальное кольцо. Затем эта рука хватала, трясла и щипала всех присутствующих, кроме императрицы, которую она систематически обходила. Из рук государя она взяла колокольчик, перенесла его по воздуху и передала принцу Вюртембергскому. Всё это вызывало крики испуга, страха и удивления. Я всё слышала из другой комнаты, и мной овладевала тоска»[45].
Далее Анна Тютчева описывает самого медиума: «Вид Юма во время сеанса произвёл на меня более сильное впечатление, чем всё остальное. В обычное время лицо Юма довольно незначительно: мелкие женственные неопределённые черты, вид почти глупый, ничего привлекающего к себе внимание, кроме большой моложавости. Но во время сеанса какой-то внутренний огонь как будто излучается от него сквозь смертельную бледность, покрывающую его черты; глаза широко раскрыты, уставлены в одну точку и сияют фосфорическим блеском, рот полуоткрыт, как у человека, который дышит с трудом, а волосы, по мере того, как происходят откровения духов, от испуга медленно вздымаются и стоят на голове, образуя как бы ореол ужаса. Тогда этот маленький человечек, мягкий и невзрачный, принимает облик Пифии на треножнике. Он говорит, что во время сеансов сильно страдает. Глядя на него, совершенно не получаешь впечатления, что он шарлатан и ставит себе задачей обмануть вас. Он очень молчалив, часто говорит о Боге и религии и, по совету стола, из англиканского вероисповедания перешёл даже в католицизм»[46].
На следующий день сеанс был повторен в Стрельне во дворце великого князя Константина Николаевича. Александр II по-настоящему увлёкся, и этим объясняется то, что сеансов «столоверчения» последовало множество один за другим. Со слов самого А. К. Толстого известно, что он в Петербурге присутствовал, по крайней мере, на четырёх сеансах и даже пригласил Юма в Пустыньку. Конечно, его поэтической натуре импонировало всё мистическое. Здесь же он как бы воочию видел факты, подтверждающие реальность потустороннего мира. Фёдор Иванович Тютчев также полагал, что спиритизм неоспоримо доказывает существование сверхъестественного.
Однако его дочь Анна Фёдоровна была настроена более скептически. Она не находила объяснения, казалось бы, очевидным явлениям и не могла не задаваться вопросами: «Спрашиваешь себя, почему же эти проявления так глупы. Если здесь замешан чёрт, он должен был бы быть умней. Он пользуется своим искусством только для того, чтобы говорить общие места и делать плоские замечания, никогда не говорит о грядущем, ни о мире духов, ни о будущей жизни, ни о чём таинственном, как любят делать злые духи, чтобы обмануть любопытный ум человека. Он вам только сообщает: „Меня зовут так-то и так-то, я тебя знаю или не знаю“ — вообще глупейший маскарадный разговор. Никогда я не слышала чего-либо заслуживающего внимания в откровениях этих духов, ничего такого, чтобы превосходило понимание самого среднего человека»[47].
По поручению Александра II Алексей Толстой и Алексей Бобринский выступили шаферами на свадьбе Юма со свояченицей Григория Кушелева-Безбородко. Фёдор Тютчев саркастически заметил, что главную роль здесь сыграло приданое в 200 тысяч франков. Венчание происходило в католическом костёле на Невском. Присутствовал Дюма-отец, и поэтому в храме собралась огромная толпа, жаждущая поглазеть на знаменитость. Интересно отметить, что императрица осталась равнодушной к спиритизму; увлечения венценосного супруга она не разделяла.
Однако и А. К. Толстой сохранял некоторые сомнения. Он писал литератору Болеславу Михайловичу Маркевичу в марте 1860 года из Парижа: «Помимо ряда серьёзных и больших трудов, появившихся в защиту или в опровержение духов, здесь составилось и целое Общество, вызывающее духов и приводящее в систему все их сообщения. У этого Общества есть свой статут и свои правила… Оно выпускает журнал, на который… я подписался. На собрания Общества допускаются посетители, и если я там ещё не побывал, то потому, что хочу сперва прочитать всё, к этому относящееся. Я уже совершенно удостоверился в их чистосердечии, но есть в их воззрениях и такие веши, которые слишком уж противоречат моим взглядам на мир бестелесный, как, например, опубликование рисунка дома, в котором Моцарт обитает на Сатурне. Если отбросить столь ребяческую дребедень, есть там веши весьма занимательные и весьма правдоподобные. Примечательно то, что духи, посещающие Общество, чрезвычайно нравственны и религиозны; тех же, что относятся к разряду менее благопристойному, немедленно отсылают. Особенно часто их навещает св. Людовик. Вольтер вполне раскаивается в своём былом легкомыслии и во всеуслышание исповедует самого Иисуса Христа. Диоген признаёт, что был весьма суетен и сожалеет об этом искренно».
Уже давно А. К. Толстой лелеял мысль покинуть Петербург и обосноваться в каком-нибудь из унаследованных имений. По-видимому, первоначально его выбор пал на полученную после смерти дяди Льва Перовского крымскую усадьбу Мелас, которую он посетил два года назад. Этим объясняется его поездка в Крым осенью 1858 года. Однако разграбленное англичанами и окончательно пришедшее в запустение палаццо Меласа было непригодным для жилья. Не хватало самой простой мебели: стола, стульев. Алексей Толстой пустился в обратный путь на Черниговщину — в Погорельцы. По пути решил заехать в Бахчисарай, где жил его знакомый — учёный караимский священник (газзан) Соломон Бейм. С ним А. К. Толстой впервые встретился в 1856 году; тогда же он писал:
