гнев.
— Вы так обо мне думаете? О повелительнице Аквитании? Думаете, что я безнравственна, а мои мысли годятся только для сточной канавы?
Щеки у меня, конечно, горели, гнев пылал во мне, но голосом своим я владела вполне.
— Отнюдь. Я думаю, что вы прекрасны сверх всякой меры, — ответил Людовик с обезоруживающей искренностью, а голос у него стал, как и прежде, тихим и ласковым. — Я думаю, что ум у вас не менее прекрасен, чем лицо. Я не нахожу в вас ни малейшего изъяна. До сих пор не верится, что вы — моя супруга.
Мой ум отчаянно стремился постичь все мгновенные перепады и стремительные повороты нашей беседы. Неужто Людовик столь наивен, что надеется завоевать мою симпатию резкими переходами от сурового осуждения к лести? Как посмел он унижать и бесчестить мой народ, мой образ жизни всего лишь через час после венчания? Значит, он не находит во мне изъянов! Я и не признавала, что во мне есть какие бы то ни было изъяны! И не находила таковых в свободном поведении и языке моих гостей. В крови моей все еще бурлил гнев. Я снова взяла ложку, делая вид, что пробую блюдо из сочных ягод инжира.
Людовик, явно обеспокоенный горящим взглядом моих глаз, поднял свою чашу, намереваясь сделать добрый глоток вина — однако аббат Сюжер тут же положил руку на его локоть.
— Наверное, не стоит, мой господин.
И Людовик сразу отставил чашу в сторону.
— Да, лучше не пить.
— А вы всегда выполняете его советы? — поинтересовалась я.
— Да. Господин мой аббат неизменно блюдет мои высшие интересы. Он ни за что не даст мне дурного совета. — Людовик выглядел несколько озадаченным. — А у вас, госпожа моя, разве нет советника?
— Нет.
— Но тогда откуда вы знаете, что надлежит делать, какие принимать решения?
Об этом стоило поразмыслить. Такого рода вопросы мне никто никогда не задавал, не ставил под сомнение мои желания и потребности. Ответ пришел сам собой.
— Когда был жив отец, мы все время разъезжали по своим владениям. Я наблюдала и училась. Теперь же я поступаю так, как поступил бы он. Он был настоящим мужчиной. Мне его очень не хватает, — призналась я.
Лицо Людовика совершенно преобразилось от ослепительной улыбки.
— Вам нужен я, Элеонора. Я стану вашим советчиком.
Мог ли ребенок, готовившийся стать монахом, посоветовать что-либо мне, воспитанной так, как воспитывали при дворе моего отца? Сомневаюсь.
— Надеюсь, что мы придем к взаимопониманию, — дипломатично ответила я.
— Мой господин будет мудро править вашими владениями, госпожа моя, — вставил аббат Сюжер.
Я прикусила губу, чтобы не ответить резкостью. Разумеется, так и случится, нравится мне это или нет. Мне вдруг захотелось проказничать. Я понизила голос и наклонилась к Людовику.
— Если уж говорить о советах, господин мой, попробуйте вот это блюдо. — Я пододвинула к нему плоское серебряное блюдо, на котором горкой громоздились полупрозрачные серые раковины. — Устрицы, как всем известно, поднимают настроение и заставляют мужчину мечтать о ночи, когда его постель будет согрета красивой женщиной. Устрицы волшебным образом умножают мужскую силу.
Он взглянул на меня так, будто я его ударила.
— Госпожа моя!
— Но ведь я ваша жена. Разве нам не подобает об этом говорить?
Людовик нервно дернул кадыком.
— Полагаю, мадам, это еще далеко впереди…
— Мне будет приятно, — сказала я, потупив взор, — если вы их отведаете. Сама я непременно поем. Поверьте, нынче же ночью их действие порадует нас обоих.
Людовик Молодой стал похож на затравленного кролика. А я с сожалением подумала, что нам неизбежно предстоит изрядно и неумело повозиться, прежде чем мы познаем друг друга. Я бы предпочла, чтобы у моего мужа был хоть какой-то опыт, если уж ему не хватает утонченности. Совершенно позабыв мой недавний гнев, не обращая внимания на плохо скрытую насмешку в моих словах, Людовик молча принял блюдо с устрицами. Я про себя молилась, чтобы советы старушек насчет действенности сочных раковин оказались правдивыми.
Не успел он поднести — весьма неохотно — к своим губам первую устрицу, как через всю залу промчался гонец, расталкивая и попадавшихся на пути слуг, и гостей. Я ожидала, что он обратится ко мне, однако он, конечно же, направлялся к Людовику — нет, он склонился перед аббатом Сюжером, что усилило мое раздражение. Гонец приблизился к уху аббата и что-то ему прошептал — не было слышно, что именно. Аббат бросил ему несколько кратких приказаний, достаточно резких, чтобы приковать мое внимание. Затем гонец в такой же спешке покинул залу, а между аббатом и Людовиком произошел обмен репликами: один распоряжался, другой соглашался.
Мне они ни о чем не сообщили.
— Что происходит?
Я не потерплю, чтобы меня держали в неведении.
— Возникли осложнения, — неохотно обернулся ко мне Людовик.
— Какие же? — подняла я выщипанные по моде брови.
— Мы сейчас уезжаем.
— Уезжаем? Вы хотите сказать — из дворца? Прямо посреди пира?
Сбивались мои худшие опасения.
— Мы покидаем Бордо. Здесь небезопасно.
Небезопасно? Как может быть мне небезопасно на улицах моего собственного города? Никто не посмеет причинить мне малейший вред…
Аббат Сюжер с унылым видом дал пояснения через голову Людовика:
— Мне сообщили, моя госпожа, что за стенами готовится засада. Она будет устроена завтра, под командой графа Ангулемского, вашего вассала. Он захватит вас обоих в плен, а себя провозгласит правителем Аквитании.
Ангулем? Поверить не могу. Простая демонстрация силы быстренько его отрезвит…
Людовик взял меня за руку и нежно погладил, словно я нуждалась в его утешении.
— Я не пойду на такой риск. Я уже отдал приказ свернуть лагерь, быстро упаковать ваши вещи, самое нужное. Мы выезжаем немедля.
Значит, он собирается уступить мои собственные владения.
— Мы что же, бежим?
Я пришла бы в гнев, но еще не могла поверить своим ушам.
— Нет-нет. Мы опередим его. Это гораздо лучше.
— Мне это представляется трусостью. И куда же мы направимся? Как, уезжать сейчас, не дождавшись брачной ночи?
Мне вдруг ясно представилось, как мы проводим ее в придорожной канаве.
— Господин мой аббат все устроил. Нынешнюю ночь мы проведем в замке Тайбур.
— Но ведь… но ведь до Тайбура больше тридцати лиг![20]
— Он принадлежит одному из ваших вассалов, принесшему мне присягу верности, там мы будем в безопасности.
Людовик встал из кресла. Все, кто был с нами на возвышении, удивленные, тоже вскочили на ноги. Людовик не обратил на них внимания.
— Собирайтесь, жена моя.
У меня, понятно, не было иного выхода, только подчиниться. Похоже, опасность придала Людовику той решительности, которой обычно ему так не хватало. Мне не оставалось ничего, кроме как пройти с ним об руку между рядами гостей. На нас были обращены все взоры, и растерянные, и веселые. Быть может, они
