может.
Странное замечание. Оно обратило на себя мое внимание, но отступило на задний план, когда Людовик поклонился ей и торопливо повел меня прочь из комнаты, преднамеренно держась чуть в стороне.
— Так вы покажете мне мои личные покои? — спросила я, стараясь не отстать от него, уберечь юбки от соприкосновения со стенами и не споткнуться в темноте.
— Да.
Людовик вдруг очень заспешил и шагов своих не умерял. Что-то подгоняло его.
— А где находятся ваши покои?
— Там, чуть дальше. — Он небрежно махнул рукой в сторону дальней двери, затем провел меня в мои апартаменты. — Ну, вот! — Легонько коснулся губами моей щеки, торопливо проговорил: — Если что-то придется вам не по вкусу, дайте только знать мне. Это теперь ваш дом. И я хочу, чтобы вам в нем было так же удобно, как в ваших родных краях на Юге.
В этом я усомнилась, едва взглянув на голые комнаты, казавшиеся давно заброшенными.
Но прежде, чем я успела что-либо сказать, Людовик исчез, прикрыв за собой дверь. Я присела на ложе, чихнула, уловив неприятный запах плесени, исходивший от настенных драпировок. Что бы его ни подгоняло, это было для него куда важнее, чем остаться со мной. Ну что ж, теперь мы здесь, мы наконец добрались до Парижа, и пусть я не понравилась вдовствующей королеве — на что я намерена была не обращать внимания, — мы все же можем постараться наладить какую ни на есть совместную жизнь.
К концу того дня я так вымоталась, будто весь день провела в походе и рубилась с врагами — насколько могу себе это представить, ведь такого опыта в действительности у меня не было. Более того, как оказалось, это был своего рода урок: мне удалось одним глазком заглянуть в то будущее, которое меня ожидало. Как мало я прожила до тех пор — всего каких-то пятнадцать лет — и сколько времени еще лежало впереди, суля множество волнующих событий! Но опыт, полученный в тот день, омрачил радужные перспективы, а от приятного волнения не осталось почти ничего. Королевские покои просто повторяли то, что я уже повидала в этом дворце, которому отчаянно не хватало утонченности и роскоши. Просторное ложе с траченными молью занавесями и сырые простыни вызвали у меня дрожь омерзения. И дамы мои были повергнуты в молчание.
— Пресвятая Дева!
Аэлиту повергнуть в молчание не так легко.
А затем последовало придворное празднество в честь нового короля и королевы.
Руководил всем Людовик. С чего это его мать решила, что надо заставлять короля туда идти? Он провел меня на возвышение и представил моим новым подданным. Я чувствовала на себе полные любопытства взгляды, слышала, как все перешептываются, обмениваясь впечатлениями, особенно придворные дамы, которые так сильно отстали от моды, что выглядели смешными и нелепыми до неприличия. Людовику уделяли куда меньше внимания. В простом камзоле и коротких штанах с чулками он мало чем отличался от преуспевающего купчика. Даже его мажордом выглядел наряднее. Как же он собирается требовать от них уважения к королевской особе, если одевается чуть лучше своих слуг? Я решила взять его в свои руки. А этим вечером настроилась на то, чтобы меня чествовали и развлекали.
Вот уж не ожидала, что меня чем-нибудь так сильно удивят, что так грубо ткнут носом в обычаи франкского двора. Но именно это и случилось.
Где же бесконечные перемены блюд, положенные на королевском пиру? Где наперченные павлины, засахаренные фрукты, рис, сваренный в миндальном молоке и посыпанный корицей? Где яичница с омарами? Нет, недостатка в угощении, конечно, не было. Мясо, мясо и еще раз мясо: оленей и диких кабанов, множества птиц — но все очень жесткое и пресное. Принесли рыбу, однако к ней никто и не прикоснулся — рыба здесь успехом не пользовалась. И ни единого деликатеса: ни тортов, ни сладкого творога с мускатным орехом и сливками, ни жареных пирожков с разнообразной начинкой. Ни салатов, ни зелени. Нет, овощи были в изобилии — преимущественно лук и чеснок, что вызвало у меня глубокое сожаление, — но все тушеные или просто мелко нарезанные без всяких затей и наваленные беспорядочной грудой.
Людовик ел умеренно. Я ела все, что могла есть вообще. И особенно старалась не обращать внимания на брезгливые гримасы дам моей свиты. Но даже мне не удалось изобразить безразличия по отношению к тому, в каком виде все подавалось.
— Что-то не так? — спросил Людовик и пригубил кубок разбавленного вина.
Я осознала, что остановила взгляд на луже соуса какого-то странного зеленого цвета, застывающей на выскобленной поверхности стола. Неуклюжий паж пролил его, а вытереть поленился. Да и вообще, доски столешницы нельзя было назвать такими уж чистыми, как их ни скоблили. Выглядели они ничуть не лучше кухонных колод, на которых разделывают мясо, да и зарубки от ножа заставляли предположить, что поросят разделывали прямо на столе. Неужели никому до этого дела нет?
— У вас что же, нет скатертей? — спросила я напрямик.
— Нет, — ответил удивленный таким вопросом Людовик.
— Даже на королевском столе?
— Да нет же.
Я перевела взгляд на лежавшую передо мной лепешку с подгоревшими краями, на плоский поднос, который заменял блюдо, на стоявший рядом сосуд и нож, которым отрезают куски мяса от туши.
— Ложек тоже нет? — спросила я, поглядывая на блюдо с тушеными молодыми угрями: при помощи одного ножа с ними никак не управиться.
— А вы хотите ложку? — заботливо поинтересовался Людовик, сразу поднимая руку. — Если хотите, я сейчас прикажу принести ложку из кухни…
Я подавила вздох и отрицательно покачала головой. Посмотрела на гостей — один из баронов Людовика подхватил угря лезвием ножа и, шумно причмокивая, отправил с блюда прямо в рот. Ладно, обойдусь без угрей.
Вдовствующая королева, одетая на пиру подчеркнуто во все черное, вскинула голову:
— Я всегда была глубоко удовлетворена теми правилами, которые царят за нашим королевским столом.
— Право?
Долгим взглядом я окинула некое жирное, клейкое на вид блюдо, опознать которое совершенно не представлялось возможным. Людовик успел переключить внимание на своего сенешаля, Рауля де Вермандуа, сидевшего справа от него, так что я могла позволить себе не скрывать неудовольствия.
— Вы скоро увидите, Элеонора, что жизнь здесь совсем иная, чем у вас, — стала выговаривать мне Аделаида с мрачной улыбкой. — Советую вам выучить те правила, которые существуют при франкском дворе, и подчиняться им. Я в молодости так и сделала.
— Разумеется, у меня такого опыта нет.
Пир шел себе дальше, и запомнился он мне своей грубостью. Ни песен, ни иных развлечений. Еду сопровождали только чавканье и отрыжка баронов Людовика, да еще грубые замечания и смех сделались громче, когда рекой полилось вино. Под конец мне подали чашу для омовения рук. Этого я уже не ожидала. Впрочем, меня тут же отвратили от нее плавающие крошки и покрывающий стенки толстый слой жира. Я обмакнула кончики пальцев и взглянула на пажа. Тот ответил мне неуверенным взглядом юных глаз, в которых отражался страх. Ясно, он и понятия не имел, что мне нужно.
— Принеси мне салфетку, — шепнула я ему.
Он растерянно перевел взгляд на Людовика, потом снова на меня. Он что, полагал, я стану вытирать руки о юбки? И тут мое внимание привлекла уже не протухшая вода в сосуде из потускневшего серебра, а грязные ногти того, кто подавал сосуд. Может, он чистил решетку на очаге перед тем, как прислуживать мне?
— Мне кажется, Ваше величество, у нас нет салфеток, — признался он хриплым шепотом, который было слышно всему столу, отчего лицо пажа залилось краской. — Я бы постарался…
Ну, нет салфеток — это не его вина. Но когда собрали лепешки и частью раздали слугам, а частью бросили псам, которые с восторженным рычанием набросились на них, чаша моего терпения
