— О, великий пове… Не-е-ет! Тьфу! Не буду!
— Будешь.
— Нет!
— Будешь.
— Не бу… — Все эти препирательства Хвак произносил вслух, словно сам с собой разговаривал, а последние слова прервались от удара кулаком в губы — сам же себя и ударил…
Хвак взвыл, затряс головой, разбрызгивая капельки крови по сторонам, и упал ниц.
— Не буду. Прочь! Не буду тебя слушать! Уйди! Прочь, демон!
Но почти сразу же оттолкнулся руками от земли, приподнял голову и туловище, выгнувшись как ящерица, одна рука его поддерживала зыбкое равновесие, а пальцы другой опять свернулись в кулак, чтобы ударить в лицо… Но не долетел кулак до лица, словно бы зашатался и опять расправился в ладонь, уперся в пыльную дорогу.
— А-а, червь! Ты думаешь, что это ты упрямый? Не-е-ет, просто это я, Великий Джога, не захотел до поры причинять ущерб имуществу своему… Да, увлекся, виноват… Забыл, знаешь ли, каково это — владеть движимым имуществом. Движимое имущество — это ты, раб.
— Я не р… Ой!.. У-у… У-у-у-а-ха-хахаха-а-а!!! Не-е-ет! — Хвак внезапно перевернулся на спину, лежа впился пальцами обеих рук себе в бока, возле ребер, стал быстро ими перебирать и поглаживать… И хохотать…
— Ха-хаа… Это называется щекотка. Мучить ею можно сколько угодно, а урона тельцу — ни малейшего. Я тебя… у-ха-ха-хааа!.. одною щекоткой допытаю до полной покорности! Раб.
— Я не… — попытался возразить Хвак и вновь зашелся в истошном хохоте.
Он вдруг прекратил смеяться, встал на ноги, легко, не шатаясь, и побежал по дороге. И даже бессмертные боги не сумели бы определить на первый взгляд — кто именно из двоих существ, насельников огромного жирного тела, управляет им… Видимо, желания обоих совпали в этот миг…
— Хватит бежать, раб. Тело надобно беречь.
— Я не раб.
— Раб, и не перебивай меня.
— Я не… ой!
— Вот! Из-за твоей норовистости я себе язык прикусил! Ты раб. А я хочу есть и пить. И спать, и плясать, и драться… И разговоры вести, и девок хочу… Ты тоже будешь во всем этом участвовать. Видишь вон тот пень?
— Вижу.
— Сейчас сядем, я приму от тебя клятву верности и покорности — и побредем себе, ликуя, навстречу моей новой жизни и радостям моей новой жизни.
— Не буду я тебе ничего приносить! Уйди от меня, гадина!
— Хвакушка, раб ты мой ненаглядный! Видишь, я тебя как Хавроша называю… Помнишь Хаврошу?
— Помню. Гадина была. Такая же, как и ты.
— Обижаешь, раб. Я гораздо хуже ее. Но все твои знания и воспоминания — теперь мои.
— Чего? Как это?
— Болва-а-ан. Повелитель Ларро правильно про тебя сказал. Объясняю как можно проще: я живу в твоем теле, в твоей голове. Тебя подарили мне боги, со всею твоею требухой, с портянками, с мыслями и с воспоминаниями. Ой!.. А это что такое?
— Чего?
— Темное пятно у тебя в памяти, куда мне проникать… ой. Оно жалит и не пускает! Что это такое, раб?
— Чего? Это… я не раб!
— Тьфу! Странное какое. Однако, спешить некуда, потом разберемся. Хорошенькое же мне тельце досталось — с изъянцем!
— Каким еще… изъ… ну…
— Порченое, вот каким. Ну-ка, встал на четвереньки! Изобрази мне горулю. Повой, повой погромче, рыло крестьянское!
Хвак рухнул на четвереньки возле пня, но выть не стал, а только замычал, мотая толстыми щеками.
— М-м-м… Не буду!
— Будешь.
— Не буду.
— Непременно будешь. Ты думаешь, что ты упрямый, да? Что сумеешь своею духовной сущностью переспорить мою духовную сущность?
— Чего?
— Я говорю, что у меня вообще нет духовной сущности, сиречь души, и твоя, человеческая, устанет гораздо раньше меня, ибо при любых запасах прочности ее, она, человеческая, все-таки, гораздо меньше бесконечности и пустоты, неотъемлемой частью которой я состою вот уже четверть вечности. Э-э… да мои слова пролетают мимо твоих тупых мозгов, подобно тому, как тучи небесные проплывают в горнем небе, не царапаясь о колючки вот этого придорожного кустарника…
— Как это?
— О, боги… Ладно. Коли уж нам существовать в одном теле некоторое время, мы с тобою должны больше знать друг о друге, да, знать и даже подружиться, подобно тому, как у хорошего господина все друзья меж собою: строгий господин — а под ним, тучным и добрым стадом, его челядь, рабы, домашние животные и ручные птеры. А ведь ты отныне, пусть и не навсегда, самое дорогое мое домашнее животное. Поэтому я сейчас широко, я сейчас добровольно, я сейчас откровенно приоткрою пред тобою сущность свою и ты в нее заглянешь. Ты ничего не сумеешь там разрушить, напортить или напакостить, но все равно — это великое доверие к рабу со стороны господина, с моей стороны! Загляни, прощупай, вдумайся — и прекрати со мною спорить, перестань сопротивляться. Как только ты покоришься неизбежному, то мы, вернее я, уже спокойно и безмятежно продолжу наслаждаться подарком богов. Зайди же внутрь, взгляни, распахнута сущность моя.
— Как это? — по привычке хотел спросить Хвак о непонятном, да вдруг сам догадался, что такое собственная сущность, и где расположена сущность этого… Джоги… и как туда заглянуть. Постигнутое было похоже на кошмарный сон, из тех, когда утром просыпаешься в холодном поту и не сразу очухиваешься… Только гораздо хуже. Пустота, одиночество, хлад, и посреди хлада огнь, на котором тебя словно поджаривают… и жажда, и отчаяние, и злоба на судьбу, которая определила тебе такую жизнь… такое существование… и… и… желание вырваться оттуда и растерзать все сущее вокруг… И бурлящее, клокочущее, безумное нетерпение, немыслимая сила которого обуздана, стреножена, связана еще большею мощью: терпением, сотканным из самой вечности… Перед ним любое человеческое «хочу-не-хочу» — не более, чем капелька дождя, падающая в безбрежный океан… И постигнутая сущность — грозная правда, не менее осязаемая, нежели вот эта вот травинка, или мазок дорожной пыли поверх нее…
— Что скажешь, смертный?
— Это… ну… Страшно!
— Ха-ха-ха-а… Страшно ему. Ну, хорошо. Буду справедлив, хотя и не представляю, зачем, на какую навозную лепешку сдалось мне это чисто человеческое чувство, насквозь мерзкое и мелкое, как и сами люди… Распахни мне собственную сущность и я загляну в нее… Надеюсь, боги создали меня достаточно крепким и выносливым, чтобы я тут же не развоплотился от превеликого отвращения…
— Чего?
— Чего, чего… Ты в мою сущность заглядывал?
— Да.
— Теперь я в твою загляну, чтобы поровну было. Авось, и отстану от тебя? Мало ли?
— Так ты же уже… Вон, и про Хаврошу знаешь!..
— Я все знаю. Но раз уж я решил стать справедливым — потерплю еще немного: приму и препирания с тобою, и рассматривание сущности твоей. А тебе прямая выгода: вдруг ты мне совсем уж не понравишься
