А если ею не пользоваться, то даже досыта сытый человек ослабеет, будет мучиться отеками на руках и ногах, зубы зашатаются. Лину ягоды очень нравятся, особенно в которых сладости больше, но никакой такой магии в них он не обнаружил, хотя изо всех сил вслушивался… Может, и так… Из прошлой жизни насчет зимы у Лина опыта никакого не было, там, на побережье, почти всегда лето стояло в природе.
— А почему на севере всегда теплее, чем на юге?
— Кто как толкует, в книгах ясности окончательной нет. Считаю — к солнцу поближе, вернее, к тому месту, где оно выше и чаще ходит.
У Гвоздика новая блажь: повадился охотиться на бабочек и стрекоз, ловит их с прыжка, прямо в воздухе! Добыча пока редка, да и ту он чаще выплевывает, нежели ест, но — гордится успехами безмерно…
— Весь в тебя, Лин, такой же хвастунишка.
Нет, Лин не считает хвастунами ни себя, ни Гвоздика, однако же хочется показать, на что он теперь способен. Ту же бабочку, если она недалеко порхает, в пределах плевка, он способен сшибить, но не плюясь, одним только заклинанием. Со стрекозой хуже: стрекозы сильнее, а заклинания пока еще слабы… Зато сам придумал и составил.
— Вот тяп-ляп и придумал. Потому что спешил, потому что знаний маловато. Но — неплохо для невежды, будем считать — небезнадежен, если перестанешь лениться.
Ночи утратили белесый зимний мрак и холод, налились взамен сочной весенней чернотой и пахучей свежестью лесов… И однажды за полночь, ближе к рассвету, к пещере пожаловали гости.
Остановились они перед первым двором, не входя, но Снег, Лин и Гвоздик немедленно их почуяли. Все втроем бесшумно повскакивали с лежанок… И — что теперь Снег скажет? Надо по единой команде все делать.
— Этого за холку, пусть рядом с тобой идет. Оба — за мною, отстав на полный разворот меча, в трех шагах. Соблюдать тишину, говорю только я, и только шепотом. Особой угрозы пока не чую, они как бы постучались в охранные заклятья, но не рвут их. Все понятно?
— Да.
— Не порежься об нож, пусть он побудет без ножен на поясе, Гвоздика влеки левой рукой, а фонарь неси задернутым, в правой, держись строго за моей спиной, как за щитом. Двинулись.
Покуда они добрались до входа в первый дворик, ночные гости сгинули без следа, оставив у дверей бешено шипящий сверток, длиною в пять локтей.
Гвоздик взвыл, забыв об осторожности, и рванулся было к свертку, но Снег не глядя погасил его прыжок, ловко поймав за ухо:
— Куда? Сейчас пинками напотчую до отвала! Уйми молодца, Лин. Плохо воспитываешь. Ты понял, почему он так бросился?
— Угу. Это ведь щура?
— Она самая. Вернее, такая же, потому что та — давно подохла. Но ты понял, что означает сия посылка?
— У-у, не понял.
— И я пока отказываюсь понимать, хотя тут все просто, даже и толмача не надобно. Ну-ка, Гвоздик, пробегись да обнюхай все. Щуру не трогать, изобью.
Лин подошел поближе: в полутьме, неярко освещаемой фонарем в его руке, все же хорошо было видно, что щура плотно опутана в кокон… — точно сушеными водорослями связана… С одной стороны свертка окончание хвоста едва торчит, шевелится, с другой — глаза горят… Пасть плотно стиснута, самой не разжать… Тем временем Снег и Гвоздик вили круги по местности, приглядывались и принюхивались.
— Все ясно. Мы тут с Гвоздиком распутали, что к чему: нафы приходили, четыре морды, восемь ног, щуру в подарок принесли. Это… Лин, слышишь меня? Это нечто вроде извинения в мою сторону и предложения о перемирии. Никогда бы не подумал! Есть в этом нечто подозрительное. Хоть убей — не верю я ей. После всего, что… Однако, вот-вот рассвет, надобно поторопиться. Что будет с щурой на дневном свете? Лин?
— Сдохнет, наверное?
— Не наверное, точно сдохнет. В мучениях. Но мы люди не жестокие, а только справедливые, посему подарок примем, но ее мучения сократим. Руби ей башку.
— Что??? — Лин отступил в замешательстве. Да, он ненавидит нафов, Уману и щуру, едва не погубившую его и Гвоздика, и пусть это совсем другая щура, но… Все равно ненавидит, но убивать беспомощного…
— А ты что хотел, чтобы я ее обратно отпустил, жертвы не приняв? Или дал бы тебе с нею сразиться один на один? Или, может, Гвоздика против нее выпустить — пусть подерут друг друга вволю, мясных ломтиков наделают?
Лин содрогнулся:
— Я понял. А… чем?.. ножом?
— Держи меч! Э-э, да он тебе тяжеловат. Стой здесь, охраняй, я сейчас принесу что полегче…
То краткое ожидание возле связанной щуры, пока Снег ходил в пещеру, показалось Лину длиннее остальной ночи: щура шипела и свистела, вся в бессильном бешенстве, и не спускала с Лина ненавидящих глаз, она хотела убивать, она хотела только этого… и не могла… Сила ненависти ее была такова, что у Лина подкашивались ноги, и в то же время хотелось бежать куда глаза глядят! Был бы хотя бы Гвоздик рядом… но Снег опять поймал его за ухо и насильно увел с собой, в пещеру.
— Ты представляешь: этот гусь едва меня не укусил там, в оружейной! Видимо подумал, что я его запру и не покажу остального представления… Пришлось стукнуть для воспитания, но и вынужден вернуть его к нам… потому как следует уважительно относиться даже к зверям. Сиди, Гвоздик, и смирно смотри… Лин, вот сабля. Она относительно легкая, попробуй взять ее в две руки. Любишь мучить зверье?
— Нет!
— Молодец, коли так. Тогда руби голову этой твари с одного удара. Тем самым — подарок, жертву, мы примем, а вместе с ним и мирное предложение. Бей на выдохе, в удар включи не только руки, но и спину…
Целиком отделить голову от тела получилось лишь с третьего удара… Руки у Лина дрожали, его мутило. Одно дело свободную птицу с ветки ножом сшибить, а другое…
— Поташнивает?
— Угу.
— Видишь — тебе есть куда расти, в прямом и переносном смысле. А должен был с первого удара смахнуть. Я знаю, что ты не трус и не впечатлительная придворная дама, и знаю также, чем отвращение твое вызвано…
— Чем же?
— Просто сбросим в канаву… вот так… чтобы на солнышке, а не в тени. К полудню там один серый прах от нее останется, ибо их плоть прямых лучей особенно не любит… Чем — ты спрашиваешь? Тем, что мы с тобою не палачи, а палаческую работу исполнить пришлось, вот чем. Это как чистка отхожего места: противно, однако иногда — совершенно необходимо. Мужчина все должен уметь делать на этом свете. Управились, теперь пойдем досыпать, а утром я расскажу тебе, если не забудешь спросить, чем палаческие мечи отличаются от боевых…
— Нет, я точно не забуду! Они с отломанным верхом как бы, да?
— Утром, утром, все остальное утром…
Работа палача — малопочтенна, презираема даже, хотя нет ни одного более-менее крупного города в пределах Империи, в котором бы не было своего палача на жаловании. То есть в палачи идут без принуждения, вольною волей. Им платят — они выполняют необходимую для государственной власти работу, завершают исполнение приговоров, назначенных за содеянные тяжкие преступления. Им хорошо платят, но их боятся и презирают. У палача — всегда отдельное от других жилище, палач всегда носит особую одежду, чтобы издалека было видно — палач идет. И орудие ремесла его — особое: меч его — не такой меч, как другие, топор его — не похож на иные топоры. Топор и плаха — для особо важных, торжественных случаев: почти всегда казнь с участием топора проходит в имперской столице, в Океании. А
