свое имя.
— А ведь вы мой земляк, — сказала Валентина. — Я тоже с Кубани.
— Казачка?! — обрадовался Иван.
— Мы с вами оба из станицы Старокорсунской. Я, собственно, вот дня чего осталась: возможно, случится так, что я буду возвращаться из разведки на вашем участке. И чтобы
ночью меня не подстрелили, как куропатку, пожалуйста, запомните мой голос.
— И только? — вырвалось у Ивана.
— И только, — улыбнулась Валя. — До встречи.
Она вскинула руку к пилотке и ушла догонять полковника.
Иван наклонился, сломал сухой стебелек полыни и, растирая между пальцами горьковатый пушок, смотрел ей вслед.
Беззащитной шла она по краю противотанкового рва. Вспугнутый коршун тяжело поднялся с соседнего кургана и, взмыв к небу, расстаял в сухом пламени дня.
Вечером Иван увидел Карева.
Карев вышагивал налегке. За ним устало тащился курсант, нагруженный двумя винтовками и объемистым вещмешком.
— Здорово, дружище! — лейтенант стиснул руку Ивана и сказал курсанту: — Привал.
— Что все это значит? — Иван показал взглядом на навьюченного курсанта.
— Перебираюсь. Буду твоим соседом слева. — Карев опустился на бруствер. — Был справа, теперь — слева. Ближе к сердцу. Двинули меня на укрепление еще не существующего взвода.
— То есть?
— А то, что нет еще там никакого взвода. Перебрасывают в пустой дот. Говорят, скоро должна подойти с тыла ка- кая?то дивизия. Ну а там, видишь ли, недостает офицеров. Вот меня, значит, на укрепление туда, как самого требовательного…
Курсант снял вещмешок, бережно положил на него одну винтовку, другую приставил к ноге, выпрямился и обратился к Кареву:
— Разрешите отлучиться на пять минут?
— Куда? — строго сдвинул брови Карев.
— Навестить земляков. Они здесь, в доте лейтенанта Берестова.
— А — а… А я думал, в туалет. У меня, брат, на этот счет строго. Все по расписанию… — Обернулся к курсанту, разрешил: — Идите! — Проводив его нахмуренно — подозрительным взглядом, вдруг улыбнулся каКОй?то своей мысли. — А ты
знаешь, какая краля сегодня передо мной появилась… — Карев от удовольствия даже прищелкнул языком.
— И просила запомнить свой голос? — насторожился
Иван.
— Не только голос… Фигурка у нее, я тебе скажу…
Со стороны противника, из?за подожженных вечерней зарей туч, вынырнул немецкий самолет — разведчик. Он летел так низко, что можно было различить головы летчиков.
На рокот мотора выскочил Бугорков:
— До чего же обнаглели!
И вскинул к плечу винтовку.
Не успел Иван крикнуть «отставить!», как хлестнул выстрел. Трассирующая пуля пролетела перед самым носом «рамы». Самолет взвыл, сделал горку, пролетел вдоль фронта, развернулся над селом и улетел.
— Как можно! — возмутился Карев.
— Вы о чем? — не понял Берестов.
— Как можно стрелять без приказа?
Он был прав, но Ивану не хотелось с ним соглашаться.
— Ну брат, — продолжал Карев, — я такого бойца живо на гауптвахту отправил бы. У меня, брат, на этот счет строго. Я даже своему сердцу не всегда и не все позволяю. Впрочем, уж очень она хороша. Говорят, и близко никого к себе не подпускает?
— Это точно, — подтвердил Иван.
— У меня не сорвется, — Карев потер ладонью о ладонь.
— Ну это вы бросьте! — оборвал его Иван и вскочил с
земли.
Карев тоже поднялся, удивленно окинул Ивана с ног до головы, спокойно сказал:
— Она что, твоя зазноба? Так и скажи. Я никогда друзьям поперек дороги не становился.
— Она моя землячка, — сказал Иван.
— Если только землячка… — Карев недоверчиво посмотрел на Берестова, скосил черные, как угли, глаза на затухающую зарю, примирительно сказал:
— Чтобы мы, да из?за девушек мужскую дружбу теряли… Нет уж, извините.
5
Засунув руку за ворот расстегнутой гимнастерки, Стахов с наслаждением растирал грудь, разгонял в ней кровь
после сна и с грустью смотрел на село Ва! сильевка, сгрудившееся мазанками на голом взлобке. Ни кустика, ни деревца…
Первый луч солнца, вырвавшийся из?за далекого холма, разбился об оконные стекла крайней хаты, рассыпался искрами на лезвии речушки.
Младенчески чистое солнце. Неоглядная ширь вокруг дота. И тишина. Глубокая, степная…
Там за речкой, в селе приветствовал утро петух.
— Ты гляди, не эвакуировался, значит, — удивился Стахов.
И опять прокричал петух. И крик этот, как голос детства, тревогой отозвался в сердце Ивана.
Он приподнялся на локте и увидел звено пикирующих бомбардировщиков. Крылатые, черные, они издали походили на стаю ворон. Это впечатление усиливалось длинными неубирающимися шасси. За эти шасси с обтекателями красноармейцы прозвали их «лаптями».
Донесся и гул «юнкерсов».
Они развернулись и стали по кругу заходить на беззащитно замершую Васильевку. Головной «юнкере» сорвался в пике, включил сирену и с душераздирающим воем ринулся на мазанки.
От крыла отделились две бомбы. Блеснув на солнце, они заверещали так, словно были живыми существами.
Над селом взметнулись два черных фонтана. Земля охнула. И потом на каждый взрыв отвечала тяжким стоном.
Берестов бросился в дот, схватил станковый пулемет. Сам, без помощи курсантов взвалил его на плечи. Тридцать четыре килограмма, а выжал лепсо.
— Ленту! — крикнул он Стахову.
Лейтенант Карев, проведший эту ночь в доте Берестова, спокойно наблюдал, как Берестов и Стахов ладили пулемет для стрельбы по самолетам.
— Зря стараетесь, — заметил он. — Все равно пулемет до самолетов не достанет. Не над нами же они. А до села отсюда ого — го…
— А что ж, прикажешь любоваться на них! — огрызнулся Берестов и прикрикнул на Стахова: — Скорее же!
У Стахова, от волнения дрожали руки, и он никак не мог попасть углами коробки в пазы.
— С перекосом суешь, с перекосом… — подсказывали толпившиеся у пулемета курсанты.
— Готово! — наконец доложил Стахов.
Иван со злостью нажал на гашетки. Длинная полоса трассирующих пуль потянулась в небо. Изогнувшись дугой, огненная строчка гасла в черноте дыма, клубившегося над селом.
— Здорово! — сказал Бугорков. — Правда, здорово?
Никто ему не ответил.
