Мама не могла взять в толк, о чем идет речь, и спросила:
— При чем тут Тоби? Ведь Энчо — Орфей? Мы с ним целый месяц готовимся на Орфея, а вы…
— Дорогой товарищ, — прервал ее Мишо Маришки, — если вы по-прежнему будете мне мешать, я буду вынужден попросить вас покинуть помещение.
— Молчу, молчу! — испуганно проговорила мама.
Мы пошли следом за Голубицей, которая была опять в шерстяном платье, хотя жара стояла пострашней, чем на втором туре. Таксист воспользовался перепалкой, чтобы исчезнуть.
Вошли в гримерную. Мама — за нами. Кто в силах остановить ее?
Перед длинным-длинным зеркалом сидели девочка и мальчик, две женщины их гримировали: рисовали брови, клали на веки зеленоватые тени, красили помадой губы. Оба были в карнавальных костюмах — мальчик одет принцем, в шелковой рубахе с широченными рукавами, красивый как бог. Девочка очень смугленькая, лоб повязан алой лентой, на шее ожерелье из крокодильих зубов. Тоже божественно красивая, страшно похожая на Милену с третьей парты. Она увидела меня в зеркале, но не поздоровалась, не кивнула даже.
— Петра, — сказала Голубица гримерше, — это Энчо, на роль весельчака Тоби. Мишо просил привести шевелюру в первоначальный вид, а пластырь на губе оставить — ему все равно предстоит драка с пьяными.
«Опять, значит, мне влепят! — подумал я. — С тех пор как я связался с кино, меня непрерывно дубасят».
Гримерша провела меня в соседнюю комнату. Там висело видимо-невидимо разных костюмов: турецкие шальвары, русские мундиры, рыцарские шлемы, средневековые доспехи, американские береты, деревенские меховые колпаки, а также всевозможная обувь — башмаки, сапоги, постолы. Гримерша выудила какое-то старье:
— Примерь-ка!
Я напялил на себя узкое трико и блузу с кисточками вокруг шеи. Шапка была похожа на круглую вафлю, с полей свисали колокольчики. Башмаки — почти такие же, как у Чарли Чаплина, но с бомбошками на носках.
Когда я вернулся в гримерную и взглянул на себя в зеркало, то чуть не лопнул со смеху: вылитый цирковой клоун!
Другие тоже захихикали. Богиня с алой лентой на лбу улыбнулась. Одна Лорелея буквально онемела, до того ее потряс мой вид.
А гримерша продолжала превращать меня в шута: отдраила мне голову так, что волосы снова стали белесыми, прямыми и жесткими, как солома. Уши, естественно, тут же оттопырились.
Мама в ужасе наблюдала за тем, как уничтожают результаты ее усилий превратить меня в Орфея.
— Послушай, Энчо, — спросила гримерша, по-собачьи обнюхивая меня, — это от тебя такой запах? Ты что — в тухлой капусте валялся?
И вылила на меня полфлакона одеколона.
Потом она пририсовала мне черные черточки к уголкам глаз, отчего они стали еще более монгольскими, губы накрасила сердечком, и у меня стало не лицо, а поросячья, морда. Потом нарисовала мне новые брови, и я показался себе полным кретином. Но, приглядевшись, понял, что меня превратили в Тоби — шустрого, лукавого весельчака-шута, который все знает, все может и сделает все, чтобы помочь Орфею отыскать Эвридику.
Все опять засмеялись. А мама застонала и схватилась за сердце. Я испугался, что с ней будет инфаркт, но гримерша быстро привела ее в чувство, дав выпить холодной воды.
Только тогда смуглая богиня встала с кресла, и я услышал знакомый голос:
— Энчо, привет!
— Не может быть! — закричал я. — Роси, это ты?!
— Нет, — ответила она, — сейчас я Эвридика из Афин, солистка детского музыкального ансамбля. — Она улыбнулась, и хотя ее лицо тоже было загримировано, но благодаря ямочкам на щеках мгновенно превратилась в мою подружку Росицу.
Я до того ей обрадовался, что чуть не обнял, хотя она выглядела очень взрослой — лет на пятнадцать.
— Выходит, мы все же будем сниматься вместе? — спросил я.
— Это еще неизвестно, вот после сегодняшних проб все узнаем, — ответила она и обернулась к парню в рубахе с пышными рукавами: — Ты готов, Орфей? В десять мы должны быть в павильоне. Пошли!
И мы пошли: прекрасная, как богиня, Эвридика-Росица, прекрасный, как бог, Орфей и я, шут Тоби в разноцветном трико и с кисточками вокруг шеи…
Последней шла Лорелея. Она держалась за сердце и вздыхала.
К счастью, обошлось без инфаркта.
12. Кинопробы и неожиданное происшествие с трагическими последствиями
Инфаркт угрожал режиссеру Маришки — в такое он впал бешенство. Он буквально метался по фанерной улице, рвал на себе волосы и кричал:
— Десять часов, а ничего не, готово! Где новая вывеска на греческом клубе? Где артисты?
Когда мы появились, он придирчиво оглядел нас:
— Гм… Орфей, по-моему, в этом шелковом одеянии чересчур сладок. Наденьте на него что-нибудь попроще. Вот Тоби хорош. Именно таким я и представлял себе моего шута. А с Эвридикой проблема… Извини, Росица, тебе уже впору играть Джульетту, а Эвридика еще совсем девчонка… Ну да ладно, там посмотрим… — И опять крикнул: — Можно начинать? Все готовы?
Нет, они не были готовы.
Голубица Русалиева отвела меня в сторону и дала страничку из сценария:
— Пока мы не начали, Энчо, прочитай сцену, в которой тебе предстоит играть.
Вот что было напечатано на этой страничке:
Эпизод № 17 Ночь. Декорация: улочка перед греческим клубом. Актеры: Орфей, Эвридика, Тоби.
Реквизит: две гитары.
Исполнители эпизодов: Ансамбль греческой песни и танца.
Статисты: 20 прохожих.
В кадр входят Орфей и Тоби. Оба в карнавальных костюмах, в руках — гитары. Озираются, зовут:
— Эвридика, Эвридика, где ты? Откликнись!
Из клуба доносится негромкая греческая песня. Орфей и Тоби прислушиваются, подходят к двери. Продолжает звучать песня. Орфей спрашивает:
— На каком языке они поют?
Тоби бросает взгляд на табличку над входом, отвечает:
— На греческом. Может быть, Эвридика тут? Ведь она гречанка.
Орфей снова зовет:
— Эвридика, Эвридика!
Но в клубе не слышат их — когда греки поют, они не слышат ничего, кроме песни. Тоби улыбается своими чуть раскосыми глазами, почесывает оттопыренные уши. Говорит:
— Погоди, Орфей! Я знаю, как выманить ее оттуда. Если только она действительно там…
Берет на гитаре несколько аккордов, поет серенаду:
