Даже не зная, кто составлял этот документ, легко можно было бы угадать его авторов. Подкуп, интриги, разъединение союзников, наконец отравление — типичный арсенал средств тогдашней польской политики.
Богдан переслал этот документ в Москву и все же ничего не добился.
Между тем, повидимому, во исполнение разработанной панами программы в Чигирин прибыл польский посол.
Еще когда Богдан стоял под Львовом, Ян-Казимир прислал к нему пана Любовицкого, обещавшего, что если украинский народ возвратится в лоно Речи Посполитой, он будет жить как у христа за пазухой. Кроме письма короля к гетману, Любовицкий привез любезное письмо польской королевы к жене Богдана, Анне. Это очень польстило гетману, и он отвечал хотя и в сдержанных, но благожелательных тонах: по словам польского летописца, он предложил польскому правительству вести переговоры с Москвой; в отношении же себя обещал полную лойяльность, если Польша торжественно признает полную самостоятельность Украины, как десять лет назад Испания поступила в отношении Голландии.
Однако вскоре после этой беседы гетман узнал, что из его стана Любовицкий отправился в Бахчисарай, везя туда другое письмо польского короля с убеждениями предпринять немедленный набег татар на Украину. Это много способствовало тому холодному приему, который встретил у Хмельницкого Ляндскоронский, спустя некоторое время прибывший к нему. В апреле 1657 года приехал третий посол короля, иезуит Станислав Беньевский, и увез от гетмана заявление, зналогичное тому, которое было прежде сделано Любовицкому.
Вероятно, Хмельницкий поступил так из соображений обычной осторожности: он опасался новой войны с Польшей, потому что не знал, какую позицию займет теперь Москва.
Показательно в этом смысле донесение, отправленное в Москву киевским воеводой Андреем Бутурлиным в ноябре 1656 года. Бутурлин писал, что, узнав о Виленском договоре, козаки полагают, что «твой государев есть на них гнев, и чают, что ты, великий государь, указал их по-прежнему польскому королю отдать и велел на них итти войною».
Из этих слов можно представить себе, в каком смятении находилась Украина и какие слухи рождались в ней по поводу нежданной дружбы Москвы с Польшей. Естественно, что Хмельницкий счел нужным в беседах с польским послом всячески избегать конфликта ввиду неясности создавшейся обстановки.
Мало того, что Хмельницкий снова опасался Польши, но и другие державы грозили ему. Австрийский император требовал подчинечия польскому королю, угрожая послать сильное войске против Украины. Турция тоже предупреждала, что окажет Польше военную помощь. Крымский хан сперва сделал попытку оторвать Украину от России, добился даже личной встречи с Хмельницким, но, потерпев полную неудачу, стал яростным врагом Украины.
Московский толмач Пилип Немичев доносил в 1656 году из Крыма, что к хану приезжали послы Хмельницкого и просили отменить посылку орды в помощь полякам. Им отвечали, «що хан не пиде на украинные города, а на Хмельницкого де им не ити не уметь, потому как Хмельницкой отстал от польского короля, и они на него стояли многие лета и от польского короля высвободили для того, что хотел де он, Хмельницкой, со всем войском запорожским служить ему, крымскому хану, а отныне де он отстал и за то де он им грубен».
Со всех сторон грозили враги.
— Тесно мне отовсюду, — повторял Хмельницкий.
А уверенность в Москве пошатнулась: после Виленского мира гетман начал опасаться, как бы московский царь, прельстясь обещанной ему после смерти Яна-Казимира короной, не пожертвовал Украиной.
Как было не искать еще союзников! Если бы удалось нанести решительный удар Польше, все изменилось бы. И вот 7 сентября 1656 года был подписан договор между Хмельницким и трансильванским князем Юрием Ракочи, а в январе 1657 года в городе Шамос-Уйваре был заключен тройственный союз, преследовавший цель раздела Польши. От Украины присутствовали Самойла Богданов и генеральный обозный Ковалевский. По этому договору Швеция получала при разделе Речи Посполитой северную и центральную Польшу, Трансильвания — Литву и Галичину, Хмельницкий — Подолию и Волынь.
Немедленно по заключении договора шведский король и князь Ракочи открыли военные действия. Хмельницкий послал в подмогу Ракочи 12 тысяч козаков под командой полковника Ждановича (Жданова).
Известие обо всем этом было встречено в Москве с большим неудовольствием. В ноябре 1656 года Бутурлин посылал в Киев соглядатая Алексея Мискова. Тот привез тревожные вести: гетман-де недоволен, что царь не дал его послам целовать руку, а польским дал; и вообще гетман только ждет первого гнева царя, чтобы воевать против Москвы, хотя козаки и «черные люди» попрежнему преданы Москве[216].
В связи с такой информацией из Москвы отправили к Хмельницкому специального посланца. В декабре 1656 года поехал стрелецкий голова Абрам Лопухин с заверениями, что переговоры Москвы с Польшей не принесут Украине никакого вреда[217]. Богдан счел нужным объясниться. 13 марта 1657 года он написал Алексею Михайловичу длинное письмо, в котором категорически отрицал толки о его намерении отпасть от Москвы. «И мы вам, великому государю… и в прошлых грамотах о тех хитростях Ляцтких объявляли, — писал гетман, — что они с вами, великим государем… поступают хитро и не по правде, и что они того договору в совершенье никогда не приведут».
Относительно посылки Ждановича гетман писал: «А мы не на посилок Ракоцу то войско послали, чтоб есмя его на королевство Польское имели становить, токмо мы послали для того, чтоб есмя неприятелей наших, где ни есть объявятся, за счастьем вашего царского величества и помощию божиею громили»[218].
Богдан представлял дело так, что поляки уже доказали свое нежелание выполнить условие о предоставлении царю польской короны, и поэтому война против них соответствует и интересам Москвы. Он ссылался, между прочим, на слова Беньевского, сказавшего ему конфиденциально, что статьи Виленского договора никогда не будут приведены в исполнение.
Однако в Москве не удовлетворились письмом гетмана и отправили к нему для личных объяснений специальное посольство (в составе окольничего Федора Бутурлина и дьяка Василия Михайлова).
Послы приехали в Чигирин в первых числах июня 1657 года и застали гетмана больным, в постели. Предвидя, о чем пойдет речь, и будучи действительно тяжело больным, Богдан попытался уклониться от беседы с послами.
— Я никак не могу в моей болезни говорить и ответ давать о государских делах, — сказал он и предложил обо всемі переговорить с Выговским.
Но от московских послов было не так легко отделаться.
— Не пригоже тебе, Богдан, отговариваться никакими замыслами, — возразил Бутурлин, — надобно слушать указ и повеление великого государя без всякого прекословия.
9 июня состоялась беседа.
— А велел ты, гетман, полковнику Онтону Жданову Свейскому (шведскому) королю чинить вспоможенье, — заявили послы. — И то ты чинишь, забыв страх божий и присягу свою.
Хмельницкий отвечал с большой прямотой и достоинством:
— От Свейского де короля николи он отлучен не будет, потому что дружба и приязнь и згода давная: ныне тому больши шести лет, как еще они были и не в подданстве под высокою рукою царского величества, и шведы де люди правдивые, всякую дружбу и приязнь додерживают, на чом слово молвят; а царское де величество над ним гетманом и надо всем Войском Запорожским учинил было немилосердие свое: смирился с Поляки, хотел было нас отдати Поляком в руки… Мы царского величества от высокие руки неотступны… и идем на войну на неприятелей его царского величества, на бусурманов… Только де то мне гетману в диво, что… коруною Польскою еще не обладали… а с другим панством — с Шведы — войну всчали! …И только де бы я, гетман, союзною приязнию и дружбою с ними, Шведы, не соединился, то бы конечне Поляки со всеми с теми, с которыми у нас згода… нас бы всех… в Малой Росии высекли и выжгли и пусто учинили Росийскому государству было бы не радостно ж.
Бутурлин возражал гетману, напоминал, что Москва пришла на помощь Украине в самый тяжелый
