Мадрида заставило бежать его в Севилью, и здесь ему удалось образовать тот кружок, который сыграл в будущих кортесах самую видную роль. Тут были и Ховельянос, и Антильон, и Бланко, и Аргьеллес, и Эстрада и многие другие, вошедшие в состав клуба, носившего название Малой хунты, junta chica. Журнал был возобновлен, а Кинтана стал секретарем правительственной хунты и теперь мог действовать решительнее. Ему удалось склонить хунту к изданию манифеста и указа о созыве кортесов.
То было первым открытым заявлением о необходимости созыва кортесов. Но тогда (в мае 1809 г.) оно не имело успеха. Реакционное течение взяло верх и все ограничилось неопределенным обещанием, что кортесы будут созваны в будущем году или раньше, если позволят обстоятельства. В действительности, либеральный тон манифеста испугал защитников старого порядка, нашедших поддержку в реакционно настроенном сотоварище Сидмута и Кестльри, Веллингтоне, ненавидевшем хунту и называвшем ее членов «собаками».
Когда вспыхнуло восстание, центрального правительства фактически не существовало. Кастильский совет, которому вручено было управление делами по случаю отъезда короля Фердинанда, обнаружил в решительный момент полную трусость и раболепствовал перед Наполеоном не меньше, чем и сам король. Не от него могла ждать Испания решительного слова. Слабый протест заявил он позже уже, при Иосифе. Восстание начали отдельные области на свой страх и риск, даже без сношений друг с другом. Единства действий не было и не могло быть, и это объясняется тем, что воскресла с новой силой старая отчужденность и взаимная вражда.
Такое положение дел, вредно отзывавшееся на ведении военных действий, побудило членов различных хунт объединиться и попытаться создать один общий центральный орган управления, объединяющий все хунты. Шли долгие споры, как организовать его, и дело, видимо, затянулось бы, если бы, после очищения Мадрида французами, не выступил со своими притязаниями кастильский совет, сразу же обнаруживший, чего ожидать от него Испании. Едва лишь вступив в отправление своих обязанностей, совет не нашел ничего лучшего, как предписать восстановление цензуры, воспретить газетам выходить более 2 раз в неделю, а, главное, пригрозить отдачей под суд тех, у кого сыщики найдут следы переписки с хунтами или бумаги хунт. Это переполнило чашу терпения. Со стороны хунт посыпались протесты. Одна из хунт пригрозила, что она прибегнет к оружию, если не будет положен конец кастильскому совету. После ряда переговоров соглашение состоялось. Каждая хунта посылала по 2 депутата, и их соединение и должно было образовать высший орган управления под названием Верховной центральной правительственной хунты. Но и выбор оказался неудачным, и не мало трений было, пока согласились относительно места заседаний. Обособленность и партикуляризм сказались с полной силой, спорили из-за места: кто требовал Севильи, кто Мадрида, кто Аранхуеса. Часть явилась в один из этих городов, часть — в другой, пока, наконец, только 24 сентября дело сладилось, и собрание состоялось в Аранхуесе. Всех налицо было сначала 24 депутата, позднее число их дошло до 35.
Но быстро все разочаровались в избранной хунте. С одной стороны, против нее пущены были в ход всевозможные интриги и со стороны кастильского совета, и со стороны военной партии, отказавшейся повиноваться новой хунте. С другой — она сама своими действиями дискредитировала себя. С первых же шагов она, как представитель Фердинанда, приняла титул величества. Ее президент, 80-летний Флоридобланка, выцветший реформатор времен Карла III, ставший с революции реакционером, стал титуловаться «высочество», а все члены — сиятельствами. Сверх того, они назначали сами себе чины, мундиры, крупные оклады, даже изобрели для себя особые медали с изображением обоих полушарий. Вся суетная и пропитанная чванством и формалистикой, Испания воскресла вновь. Попали большею частью гранды, бывшие придворные, прошедшие полную школу придворных интриг в царствование Карла IV и Марии-Луизы. Представители новой интеллигенции были в меньшинстве, главным образом наиболее умеренные, как, напр., Ховельянос.
Хунта оказалась ниже самых скромных ожиданий; ее действия только подогрели интриги кастильского совета и его защитников, интриги и лиц, добивавшихся создания регентства, перетянувших на свою сторону англичан в лице Веллингтона.
Новое поражение, нанесенное самим уж Наполеоном Испании, необходимость спасаться бегством и перенесение заседаний хунты в Севилью несколько исправило дело. В хунту попало несколько новых членов из интеллигенции, в том числе и Кинтана, которому удалось возбудить, наконец, вопрос о созвании кортесов. Но и здесь ее решение было решением уклончивым. Между тем после новых побед французы двигались на Севилью, а Кадикс подвергся блокаде и обстрелу. 13 января 1810 г. хунта, при проклятиях и оскорблениях толпы, бежала в Кадикс и здесь сложила свои полномочия, передав их в руки регентства, состоявшего из 5 человек: епископа Орензе, единственно протестовавшего против байоннского решения, но завзятого и ярого защитника старых порядков, генерала Кастаньоса, реакционера, и др.
Казалось теперь, что одно из препятствий к немедленному созванию кортесов устранено. Но положение дел ухудшилось с переменой центрального органа управления. Регентство занялось прежде всего преследованием ненавистных ему членов хунты. Но затем торжественно заявило, что оно отсрочивает на неопределенное время созыв кортесов, и ознаменовало свою законодательную деятельность декретами о восстановлении инквизиции.
Наполеон (Деларош)
Если бы такая деятельность регентства проявилась в другом каком-либо глухом уголке Испании, вряд ли удалось бы низвергнуть власть регентов. Но реакционные замашки имели место в городе, более, чем какой-либо другой, подвергшемуся сильному влиянию новых идей и идей, проводимых французской революцией. Сношения Кадикса с Европой были непрерывны, а с 1805 г. в течение 4 лет до самого восстания здесь находился на стоянке французский флот, занесший сюда и революционные идеи. С другой стороны, регентство имело неосторожность заключить торговый договор с Англией, — договор, вызвавший неудовольствие среди богатых купцов Кадикса. Реакция против регентства усиливалась с каждым днем. Либерально настроенные жители Кадикса организовали свою независимую хунту и поддержали требование о созыве кортесов, исходившие от провинциалов, убежавших в Кадикс и усиливших ряды интеллигенции и либералов.
Под давлением общественного мнения регентству пришлось уступить, и 18 июня 1810 г. появился, наконец, указ, созывавший на август месяц кортесы на Львиный остров в Кадиксе.
Желание Кинтаны было исполнено, и теперь внутренняя жизнь и развитие страны в будущем должны были определиться. И это тем более, что из ненависти к центральной хунте скрыт был приготовленный ею указ о созыве представителей отдельно от грандов и духовенства, отдельно, в виде нижней палаты, от всей страны. Новый указ говорил лишь о выборах в эту последнюю, и таким образом два высших сословия оказались без представительства.
«Какое мужество!» (Гойя)
Порядок выборов был установлен особый. Право избрания, пассивное и активное, признано было за каждым испанцем, достигшим 25 лет, неопороченным по суду и имеющим оседлость. Один депутат избирался на каждые 50 тыс. населения. Но провинциальным хунтам и 37 городам (в силу привилегии, дарованной Филиппом V) предоставлено право присылать особых депутатов. Относительно местностей, занятых неприятелем, было постановлено предоставить тем их жителям, которые окажутся в Кадиксе, избрать по 1 депутату. Колонии были призваны к участию в кортесах. Им предоставлено право прислать по 1 депутату от каждого вице-президентства и каждого генерал-капитанства, всего в числе 29. De facto были избраны колонисты, оказавшиеся в Кадиксе.
Все это обеспечивало выборы в пользу интеллигенции и либералов и, естественно, придало кортесам и их работе особый характер.
При всеобщих криках и ликовании, при непрекращавшихся возгласах: «да здравствует нация! да здравствуют кортесы!» торжественной процессией двинулись депутаты к зданию театра, назначенного для заседаний. Партер заняли депутаты, ложи — публика. На сцене стоял трон и под балдахином портрет Фердинанда VII. Начались занятия собрания, решения которого для ряда будущих поколений сделались лозунгом в борьбе за свободу, тем светочем, который руководил долгие годы страной.
Первая произнесенная речь была и первым же в Испании провозглашением верховенства народа, — речь, ясно показывавшая, насколько успели уже проникнуть в Испанию идеи французской революции. И,
