тяжелые десятилетия, прежде чем поляки научились полагаться не на того или другого благодетельного государя, но на собственную стойкость в стремлениях и труде.
Варшава (рис. Вогеля)
2. Польская конфедерация в 1812 г.
ольское общество с нетерпением ожидало начала войны Наполеона с Александром. Оно почти не сомневалось в конечном результате задуманного похода и радостно всматривалось в ближайшее будущее. Перед его глазами не в грёзах и сновидениях, а в реальных очертаниях постоянно стояла возрожденная Польша, в том виде, в каком она находилась до разделов. Патриотические сердца бились в унисон, и никто не хотел обращать внимание на слова и замечания, противоречившие этим надеждам и ожиданиям. Все жили только Наполеоном. Только он царил над умами. Его считали апостолом свободы, воскресителем новой Польши. Ему охотно прощали эксплуатацию экономических ресурсов страны, доведшую ее до полного разорения.
Все верили в звезду Наполеона и счастье новой Польши, хотя никто в действительности не знал, каких взглядов держался сам Наполеон относительно будущих политических судеб Польши. Увлечение и вера в Наполеона были так сильны, что польское общество готово было на какие угодно пожертвования, лишь бы только была восстановлена старая Польша. Другого оно не желало, да и не могло желать, так как только полное возвращение оторванных областей могло поднять ресурсы страны и позволило бы Варшавскому герцогству выйти из того тяжелого экономического положения, в котором оно в действительности находилось. Не имея выхода к морю и лишенное самых лучших польских областей, Варшавское герцогство переживало затяжной экономический кризис, еще более обострившийся, благодаря реквизициям Наполеона.
Патриотический подъем был огромный, и, конечно, сторонники союза с Александром должны были отступить назад, перед этим энтузиазмом, которым были охвачены польские патриоты, почти не учитывавшие действительного положения дел. Да и едва ли они могли спокойно и объективно в них разобраться. Все только жили прекрасным будущим, и никто не хотел думать о возможных разочарованиях…
Наполеон пока думал о другом. Национальная идея, охватившая польское общество, могла быть только полезна ему и его планам. Он по-прежнему говорил о будущем Польши полунамеками, которые, тем не менее, укрепляли патриотические надежды, и в то же время имел в виду извлечь из этих неопределенных и неясных политических мечтаний пользу для себя. Ведь Наполеону, собственно, нужна была не возрожденная Польша, а только польская армия, польские средства… Намеки же на возможность восстановления Польши являлись средством взять от Польши все необходимое, вызывая не ропот, а улыбку благодарности и радости…
Лазенки. Летний королевский дворец в Варшаве (Вогеля)
В мае месяце союзные войска уже были в пределах Варшавского герцогства. Положение дел требовало экстренных мер. Указом 26 мая герцог Фридрих-Август возложил всю полноту исполнительной власти на совет министров, под личной ответственностью его членов. Требовалось лишь только условие, чтобы постановления министров утверждались большинством голосов, при перевесе голоса председателя. Совет министров счел нужным узнать голос нации, и 26 мая был опубликован декрет о созыве сейма, правда, с нарушением конституции Варшавского герцогства, так как требуемые сеймики не были собраны за недостатком времени, а обязанности послов и депутатов были возложены на тех, «которые по жребию должны были отказаться от своего звания, но не уволены еще от исполнения своих обязанностей до избрания заместителей, так и тех послов и депутатов, которые на последних сеймиках были выбраны лишь заместителями». Декрет не определял точно предмета занятий будущего сейма, но он выражал полную уверенность в том, что депутаты отнесутся к своим обязанностям с тем вниманием, которого требовало настоящее положение дел. «Помните, — таковы были последние слова довольно напыщенного декрета, — что, когда вы приступите к порогу святыни закона, на вас устремятся взоры всего мира, что судить вас будут не только нынешние, но и будущие поколения». День открытия столь поспешно собранного сейма был назначен на 23 июня.
После проверки выборов, 26 июня состоялось торжественное заседание сейма. Все депутаты были в сборе. Настроение у всех праздничное. Всеми чувствовалось наступление новой страницы польской истории. После молебствия сенаторы и послы ушли в отведенные для них помещения в посольской и сенаторской зале. Затем Маршалом сейма был избран глава политической партии — кн. Адам Чарторыйский. Избрание было единогласное. Затем послы опять вернулись в старый зал, где депутаты заняли назначенные для них места, а Маршал сейма принял установленную присягу.
Заседание сейма открылось речью министра финансов Матушевича, говорившего от имени совета министров. Вся она посвящена характеристике действительного состояния Варшавского герцогства. Министр был довольно откровенен в своей речи. Ему пришлось указать избранникам народа на тяжелое положение финансов герцогства и на возможность банкротства.
Правительство было занято отысканием новых источников налогов и доходов и в то же время думало о сокращении расходов. И то и другое не принесло существенной пользы. А между тем страну постигла засуха. Все посевы были уничтожены, а территория герцогства покрылась войсками. «Голод казался неизбежным… Истощенная казна могла оказать стране самую незначительную помощь». И трудно сказать, что было, если бы население не проявило «безграничной самоотверженности и того необычайного воодушевления, которое вас воодушевляет». В речи Матушевича не было слышно воинственных нот. Ее содержание скорее должно было убедить членов сейма в необходимости мира, но она не обратила на себя внимание сейма. Жажда патриотического подвига отодвинула на задний план всякие сомнения. Она не разбила политических иллюзий, и сейм горячо аплодировал словам министра, что «близок уже тот час, когда железо пожнет посевы на полях ваших, утраченных, благодаря милости Провидения, которое, по- видимому, обещает нам еще большие блага… Земля наша, орошенная кровью и слезами, обещает нам близкий и несомненный урожай… Разве мы не видим туч, которые несут тысячи громов? Меч погибели висит уже над головами виновников наших несчастий, над теми, кто одни противятся нашему счастью. Меч этот висит на одной только нити и, быть может, вскоре мы узнаем, что эта нить порвалась… Господа! вспомните о прошлом, взгляните на окружающее, проникнитесь самыми лучшими чувствами, а главным образом, ознаменуйте символами согласия и единения этот сейм, который навсегда будет памятен вам».
Это было встречено с восторгом. Все ждали скорого наступления золотого века для Польши. Надо было пользоваться политическими обстоятельствами, и поскорее политические мечты превратить в конкретные факты. Это всем казалось таким легким делом. Да и кто мог противодействовать? Государства, разделившие Польшу? Они слишком слабы и ничтожны, раз за спинами польских патриотов скрывался сам Наполеон, эта карающая рука Немезиды.
Вот почему сейм отнесся с энтузиазмом к петиции поляков, поданной 26 июня и подписанной весьма видными представителями польского общества. Петиция требовала от сейма активного выступления — немедленно приступить «к великому делу восстановления родины». «Теперь не время принимать случайные решения, — говорилось в петиции, — сетовать на общие страдания и прибегать к полумерам. Честь, любовь к родине, глас народа возлагают на вас теперь иные обязанности. Вознесите к ним ваши помыслы, все ваше мужество. Никто безнаказанно не упускал полезного случая. Теперь или никогда! Способ выполнения мы всецело вверяем вашему таланту и распоряжению. Вооруженная рука и пылающее мужество ждут только вашего знака. Дерзайте! За дело! Затрачено бесконечно много, нам осталось только одно мужество. Остается лишь достигнуть величайшего в мире блага — вернуть и передать нашим детям родину».
