Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том III

28

Небезынтересно привести отзывы некоторых современников об Ермолове: «человек с достоинством, но ложный и интриган», как характеризует его Барклай в своем «Изображении военных действий». В записках ген. Левенштерна со слов полковника Криднера, сообщается такой отзыв самого Александра: «Сердце Ермолова было так же черно, как его сапог». Ред.

29

Злоключения Чичагова продолжались и в период Отечественной войны. Березинская операция вызвала целый ряд нападок на Чичагова. Все его обвиняли в том, что он благодаря своей нераспорядительности выпустил Наполеона, дав себя обмануть. Действия Чичагова будут выяснены у нас в специальной статье ген. Апухтина. Здесь нельзя не упомянуть, что сам Чичагов считал виновниками своей неудачи Кутузова и Витгенштейна. В изданной за границей Чичаговым в 1817 г. книге «Отступление Наполеона» (и позднее в «Memoires inedits de l'amiral Tchitchagoff», Berlin, 1855 г.) указывается, что при наличности сил, имевшихся в распоряжении Чичагова, он не мог помешать Наполеону, у которого количественный перевес в силах. То же отмечает участник Березинской операции Чаплиц: «Весь успех зависел от точного выполнения плана: Витгенштейн своевременно не пришел» («Русск. Ст.», 1886 г., июль, 489). Дело в общем «темное», как выразился в своих записках Греч. Любопытную деталь об отношении Кутузова к Чичагову сообщает Ермолов в своих записках: «Я успел объяснить ему (Кутузову), что адмирал Чичагов не столько виноват, как многие представить его желают… Легко мог я заметить, до какой степени простиралось неблагорасположение его к адмиралу. Не нравилось ему, что я смел оправдывать его. Но в звании моем неловко было решительно пренебречь моим показаниям… Он приказал мне представить после записку о действиях при Березине, но чтобы никто не знал о том» (стр. 270)… «Я чувствую, — с негодованием замечает Ермолов, — насколько бессильно оправдание мое возлагаемых на него (Чичагова) обвинений». И хотя среди современников были и такие, которые скорее оправдывали Чичагова (Вигель, напр., указывает, что многие в то время считали, что Чичагов оказал услугу тем, что не пошел с маленькой армией туда, где мог теоретически остановить Наполеона и потерпеть поражение, «Зап.», IV, 81), однако общее мнение было неблагоприятно для Чичагова. Достаточно вспомнить Крыловскую басню «Щука и кот», написанную по поводу действий Чичагова. Последний уехал заграницу с чувством негодования на современников, как говорит кн. С. Г. Волконский. Когда в 1834 г. вышел указ о пятилетнем пребывании русских подданных за границей, Чичагов отказался повиноваться этому распоряжению, нарушавшему по его мнению, право дворянина. После этого Чичагов был исключен из службы (лишен звания члена Государственного Совета), и имущество его было секвестровано. Многие из современников были высокого мнения об умственных способностях Чичагова: человек «превосходного ума», сказал про него Ермолов, очень скупой на хорошие характеристики; человек «весьма умный», писал про Чичагова кн. С. Г. Волконский. Ред.

30

Хорошие отзывы современников о Милорадовиче в период Отечественной войны, впоследствии несколько изменились. Примером может служить С. Н. Глинка, один из самых горячих русских «патриотов». «О графе Милорадовиче, — говорит Глинка в своих записках, — можно сказать Корнелиевым выражением: „В Риме не было уже Рима“… он облек себя личиною лести. Раболепствовал перед Аракчеевым, толкаясь, иногда по получасу, в его приемной. А когда графу Аракчееву докладывали о Милорадовиче, он говорил: „Пусть подождет, он пришел выманивать денег“. И при появлении сильного графа Аракчеева, граф Милорадович изгибался в три погибели. Далеко, далеко… был он 1825 года от Милорадовича 1799 года… какая-то темная душа из прежнего Милорадовича вытеснила Милорадовича». («Записки», стр. 343–44). Ред.

31

Молодой Воронцов в письме к отцу в Лондон так характеризует Коновницына: «Этот человек великих заслуг, характера, достойного уважения, и замечательной и неустрашимой храбрости и хладнокровия». Ермолов считает, что Коновницын не оправдал надежд, которые на него возлагали. Ред.

32

При несомненных боевых достоинствах Витгенштейн не отличался, однако, распорядительностью и особенно в области административной. Это обнаружилось во время заграничных походов, когда Витгенштейн, после смерти Кутузова, был назначен главнокомандующим армией. «Беспечность его относительно внутреннего управления армии, — говорит один из современников, — привела его в расстройство до такой степени, что иногда не знали расположения некоторых полков. Главная квартира походила на городскую площадь, наполненную вестовщиками. По доброте души своей, он не воспрещал к себе свободного доступа никому. Комната его наполнена была всегда праздными офицерами, которые разглашали сведения о всех делах, даже и самых секретных; по этой причине, как бы тайно ни было дано повеление графу, оно немедленно делалось всем известным»… Современники готовы были исключительно этой «беспечностью» объяснять поражения под Люценом и Бауценом. Витгенштейн был заменен Барклаем. Ред.

33

В «Русском Архиве» (1876 г., № 8) напечатано любопытное письмо «Середининской станицы казака Ермолая Гаврильевича к атаману своему Матвею Ивановичу». Письмо это прекрасно объясняет причину любви казаков к своему атаману. Платов был человек совершенно некультурный по своим воззрениям и предрассудкам очень близкий к рядовому донцу. Это и объединяло начальника и подчиненного. «Отец ты наш, Матвей Иванович! — начинает свое письмо казак. — Давно мы от тебя, отца, грамотки не видели; уж не гневен ли ты, родимый наш!.. Есть у нас горюшко, хоть не горе, а лишь смех один. Наш Макар Федорыч ездил с Дона в ближнюю губернию и привез нам весть, что в каких-то басурманских бумагах писано, что дивится хранц, как мы, мужики простые с бородами и в кафтанах долгополых, завсегда ему ребра перессчитываем»… После довольно длинных и наивных рассуждений по этому поводу, казак заключает: «Не прогневайся, отец Матвей Иванович, что пишу к тебе такую речь простую, казацкую! Все мы знаем, отец батюшка, что и ты изволишь носить на твоей груди богатырской корешки от твоего сада зеленого. Корешки ведь с Дона-тихого, а мы там с тобой родилися. Эх, бывало, во чужой земли приключится немочь лютая; разведешь щепоть земли Дона-батюшки в воде свежей, выпьешь — как ни в чем не был!.. Ты, отец наш, ты наш батюшка, любишь Русь и любишь Дон-святой! Ведь мы ведаем все, что ты ни делаешь; знаем мы, что нет ни гонца, ни посла от вас, чтобы ему ты не приказывал: „поклонись Дону Ивановичу; ты напейся за меня воды его, ты скажи, что казаки его служат верою и